Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

– Ну-ка, пришлите ко мне Прохезова с Попуткиным! Кое-коготут надо поучить уму-разуму!

Наверное, это те же самые, что меня везли, подумал БорисНикитич. А может быть, и другие. Мало ли тут у них таких Прохезовых иПопуткиных. Не завизжать, очевидно, и мне не удастся. Крик, визг, стон, рыдания– это естественные реакции на боль, бессознательные. Переключить сознание сожидания новой боли на что-то другое – вот задача. Пусть это будет моимпоследним экспериментом...

Дверь открылась. Вместо ожидаемых горилл в кабинет вошелчеловек в плаще и шляпе, Берия Лаврентий Павлович собственной персоной. Он снялшляпу, стряхнул с нее брызги дождя – где же под дождь-то попал всесильныйзампредсовмина, неужто пешком сюда шел или под фонарем где-нибудь стоял,мечтал? – сбросил плащ на руки Рюмину и спросил, как бы не замечаяпрофессора Градова:

– Ну, что тут у тебя происходит?

– Да вот, Лаврентий Павлович, не желает вступать в беседуэтот... этот профессор, – будто обиженный мальчик стал жаловатьсяРюмин. – Я, говорит, выше вас по званию, встать, говорит, по стойке«смирно»...

– А вот так нельзя, Борис Никитич, – милейшим тономобратился тут Берия к Градову, – партия нас учит демократичности,товарищескому отношению к младшим по званию. Кроме того, ведь этот вотгенерал-майор, – он большим пальцем показал на Рюмина, – в настоящеевремя занимает пост заместителя министра госбезопасности.

Рюмин обмер: что это значит, «в настоящее время»? Неужеливслед за Абакумовым покачусь? Неужели «еврейское дело» решили закрыть?

– Этот человек угрожал мне в самых грязныхвыражениях, – произнес Борис Никитич. Все слова этой фразы показались емунесцепленными и повисшими в безобразном перекосе.

– А кто мне пуговицу оторвал?! – вдруг по-дурацкивскрикнул Рюмин. Под внимательным взглядом Берии он вдруг почувствовал, чтоэтот крик, может быть, самая большая ошибка в его жизни.

Берия засмеялся:

– Ну что, друзья, будете считаться, кто первый начал?Послушай, Михаил Дмитриевич, ты не можешь нас ненадолго оставить? Необходимопосекретничать с профессором.

Подрагивая подбородочком, Рюмин забрал со стола какую-топапочку и вышел. Берия проводил его взглядом – в буфет побежал Мишка, коньякомподзарядиться, – потом подтянул стул к дивану и уселся напротив БорисаНикитича.

– Вы давно не любите советскую власть, Борис Никитич? –доброжелательно спросил он.

– Лаврентий Павлович, зачем вам эти приемы? – ответил сраздражением Градов. – Мне семьдесят шесть лет, моя жизнь закончилась, вывсе-таки должны это учитывать!

– Почему приемы? – Берия был как бы оскорблен в лучшихчувствах. – Я просто подумал, что человек вашего происхождения ивоспитания, возможно, не любит советскую власть. Чисто теоретически, да? Такоебывает, Борис Никитич. Человек верно служит советской власти, а на самом делеее не любит. Человек бывает сложнее, чем некоторые, – он посмотрел надверь, – думают. Для нас, например, не было секретом, что ваш сын, будучидважды Героем Советского Союза, не любил советскую власть. То есть не всегда нелюбил, иногда, конечно, любил. Знаете, некоторые предпочитают блондинок, ноиногда им нравятся и брюнетки, но все-таки они предпочитают, конечно,блондинок.

Нет, этот профессор не воспринимает юмора. С ним по-хорошемуразговариваешь, а он даже не улыбнется. Что за туча!

– Давайте все-таки по существу, Лаврентий Павлович. На какомосновании меня задержали и привезли сюда?

– Разве вам не объяснили? – удивился Берия. – Этоочень странно. Вам должны были еще в Кремле объяснить, что я хочу с вамивстретиться. Я проверю, почему вам не объяснили. Понимаете, мы, вправительстве, очень взволнованы вашим заключением о состоянии здоровья товарищаСталина. Скажите, вы действительно считаете, что ему нельзя работать, или это увас, так сказать, эмоциональное, что ли, ну, как бы по отношению ко всему?

– Вы можете думать обо мне все, что вам будет угодно,товарищ Берия, – с суровостью, его самого бесконечно удивлявшей, сказалпрофессор Градов и вдруг даже с вызовом ударил себя ладонью по колену. – Яв ваших руках, но ничего не боюсь. И вы прекрасно знаете, что я – врач, преждевсего врач! Ничего для меня нет священнее этого звания!

Интересный человек, подумал Берия. Жаль, что слишком старый.Не боится нас. Это любопытно. Это о чем-то говорит. Жаль, что он такой старый.Если бы был хоть немного моложе! И все-таки не совсем обычный, даже интересныйчеловек.

– Борис Никитич, вот именно как с врачом разговариваю, дорогой! –взмолился Берия. – Как же иначе? Вы – большой врач, ваши заслуги во времявойны титанические, понимаешь! А вашу книгу «Боль и обезболивание» каждыйчекист должен изучить: ведь мы на опасном участке работы. Товарищ Сталин вамверит, как отцу родному, и вот потому, – тут вдруг Берия как бы махнулперед своим лицом темным веером и вынырнул из-за него совсем другим: лоснящиесябрыла окаменели, очки ослепли, – вот потому мы все так и обеспокоены вашимзаключением. Рекомендовать великому Сталину, человеку, буквально, знаменосцумира, уйти с работы, это, по моему мнению, слишком смелое, слишком дерзкое,профессор Градов, заявление. Ведь это же вам не Черчилль какой-нибудь. Мы,вожди, приходим в ужас – да? – что же скажет народ?

Эти медленные слова были пострашнее хулиганских криковРюмина, однако Борис Никитич, как бы уже приняв свою участь, сохранял наудивление самому себе полное спокойствие.

– Простите, товарищ Берия, но вы не совсем понимаете сутьотношений «врач – пациент». Когда я осматриваю товарища Сталина, для меня он небольше и не меньше любого Иванова-Петрова-Сидорова. Что же касаетсяполитического аспекта этого дела, я прекрасно понимаю его важность, но не могуже я толкать своего пациента к быстрейшей гибели.

– Он, что же... обречен? – совсем уже медлительно,будто брал в руки незнакомого кота, спросил Берия.

Борис Никитич усмехнулся:

– Я думаю, вы понимаете, товарищ Берия, что каждый человекобречен. А Сталин, вопреки общему мнению, это смертный человек...

Как говорит, думал Берия, как держится! Жаль, что слишкомстарый, и все-таки...

– Состояние его здоровья приближается к критическому, –продолжал Градов, – однако это совершенно не обязательно означает, что онскоро умрет. Он может выйти из кризиса, принимая медикаменты и полностьюизменив образ жизни. Диета, физические упражнения, полное, и на довольнодлительный срок, ну, скажем, год, устранение эмоциональных, психологических иинтеллектуальных нагрузок, то есть отдых. Вот и все, дело проще пареной репы.