Пребудь со мной - Элизабет Страут

— А как же! — откликнулся мальчишка. — Еще бы! Ну, меня от вас обоих просто тошнит!

И так новость о том, что Тайлер, вероятно, спутался со своей экономкой, обошла весь город. Это была самая потрясающая и самая драматическая новость с тех самых пор, как умерла Лорэн, — возможно, даже по-своему более драматическая, потому что она не была вполне четкой и определенной. Некоторые просто отмахивались от этого слушка, заявляя, что девочка могла быть «не права» и что это просто глупость, какую невозможно себе представить. Другие не были вполне уверены. В любом случае это давало горожанам повод и возможность, не испытывая угрызений совести, осуждать священника, который в последнее время все больше их разочаровывал. Поведение Тайлера обсуждалось повсюду с таким энтузиазмом, что даже слова, сказанные им Элисон Чейз, будто ее запеченные в тесте яблоки восхитительны, тогда как на самом деле он яблок не любит, бросили тень на его человеческие качества в целом. Дорис Остин рассказывала горожанам, что священник обещал ей новый орган — или почти обещал, — а потом пошел на попятную. Фред Чейз говорил, что никогда не слышал, чтобы конгрегационалистский священник цитировал католических святых так, как это делает Тайлер. Огги и Сильвия Дин задавались вопросом о том, кто же такая та молодая женщина, что появлялась несколько раз на задней скамье в храме, и правда ли, что она продает косметику в Холлиуэлле? И разве его не видели катающимся с ней на коньках? Что же тогда? Это не похоже на действия человека, сделавшего предложение своей экономке, замужней женщине много старше его, да еще к тому же разыскиваемой полицией — ни много ни мало за кражу! Но такие вещи случаются. Вы же постоянно слышите об отчаявшихся мужчинах, которые не в силах выдержать и двух минут без женщины, живущей с ними под одной крышей. Он ведь был всегда очень замкнут, если припоминаете. А дыма без огня не бывает.

Берта Бэбкок, учительница английского языка, вышедшая на пенсию, была так расстроена этими слухами, что велела мужу убрать подальше костюмы первых поселенцев: она чувствовала себя не в настроении рассказывать в окрестных школах об истории первых жителей штата Мэн. Не хотелось ей и устраивать у себя в доме заседания Исторического общества, поскольку Берта понимала, что оно превратится в вечер сплетен. Она сидела на своей туго обтянутой козетке, а ее карликовый мопсик Майлз, стоя перед ней на крохотных лапках, дрожал от нестерпимой нужды и полаивал крохотной пастью, глядя на хозяйку выпученными глазками. А Берта все сидела и вспоминала о том, как Тайлер много лет назад согласился с ней, что стихотворение Вордсворта «Нарциссы»

Как тучи одинокой тень,

Бродил я, сумрачен и тих,

И встретил в тот счастливый день

Толпу нарциссов золотых,[84]—

самое красивое из всех стихотворений английской поэзии, а потом, однажды, посмеиваясь, показал ей пародию, попавшуюся ему как-то на глаза:

Как тучи одинокой тень,

Бродил я, мрачен и суров,

И встретил в тот злосчастный день

Толпу неплаченых счетов!

Берта просидела на козетке половину утра, глядя сквозь старое, искажающее все вокруг стекло в окне их гостиной на искаженный вид реки. В конце концов ее крохотная собачка перестала полаивать и потеряла сознание у ног хозяйки.

Тем временем Тайлер после звонка мистера Уотербери сидел у себя на кухне, слушая радио. В новостях никаких упоминаний о Конни не было, и он подумал, что ему не следует звонить к ней домой. «Что касается внутреннего фронта, — пошутил ведущий новостей, — президент Эйзенхауэр пока еще не дал ответа на недавнее заявление премьера Хрущева о том, что Россия производит в год двести пятьдесят ракет с водородными боеголовками. Хрущев утверждает, что он уничтожит все эти вооружения, если только остальные великие державы последуют его примеру». Тайлер огляделся. На столе стояли немытые тарелки, в раковине — грязные кастрюли. Куча нестираного белья лежала в корзине у дверей раздевалки. На посудном полотенце у холодильника остались темные полосы многодневной давности от соуса к печеным бобам. Он подумал о том, как его мать войдет в кухонную дверь, и встал — открыть кран, пустить в кастрюли воду. «В этот предпраздничный сезон сделайте что-нибудь особенное для вашей семьи», — посоветовало радио. Тайлер отреагировал, выключив его.

Выдавив на губку немного посудного мыла, он принялся отмывать кастрюлю от засохших бобовых остатков. Ему казалось, что раковина стала совсем маленькой и находится далеко внизу. Кастрюля никак не хотела отмываться. Превратившиеся в сухую корку остатки бобов попадали в раковину, оставив внутри на кастрюле тонкую темную, похожую на засохший сироп пленку. Он оставил кастрюлю в раковине и пошел в гостиную. Он не был вполне уверен, что Чарли Остин заезжал к нему вчера вечером, он даже не был полностью уверен, что вечером встретил в храме Конни. Он вспомнил капеллана во флоте, который говорил ему, что человеку в состоянии шока необходимо снова и снова говорить о том, что произошло. «Повторение и повторение», — говорил капеллан. Тайлер не думал, что находится в состоянии шока, однако его пугало то, какой далекой и нереальной выглядела мебель на фоне смехотворно розовых стен его гостиной, как далеко валялись у дивана грязные носки, лежал вязанный крючком коврик, подаренный им с Лорэн его матерью, — все это приводило его в замешательство. Чарли Остин, вдруг вспомнил он, прошел Батаанский марш смерти[85]и остался в живых. Об этом кто-то упомянул в разговоре с Тайлером, когда он только приехал в Вест-Эннет. Но кто об этом упомянул и было ли это правдой? И почему Чарли выбрал именно это время, чтобы явиться ему угрожать?

Он не верил, что, как сказал Чарли, люди в городе считают его «зазнайкой самодовольным». Слух о том, что он связан с Конни какими-то гнусными отношениями, был, с его точки зрения, недостоин ответа. Да и, кроме всего прочего, кому он должен ответить? Искушение позвонить Оре Кендалл было велико, но ведь это вовсе не его дело — спрашивать, какие глупости о нем говорят. Он попытался просмотреть свои старые папки, ища проповедь, какую мог бы использовать в воскресенье, но даже на это оказался не способен. После звонка мистера Уотербери его то и дело захлестывали волны жаркого беспокойства. Голос директора звучал озабоченно и вежливо, он заверял Тайлера, что речь пойдет лишь о «прогрессе», которого они достигли с Кэтрин. Однако, пока Тайлер бесплодно бродил по дому, ему стало казаться, что этот голос скрывал неприятные новости.