Проклятие безумной царевны - Елена Арсеньева

Воспоминание вспыхнуло и исчезло, и только тревога, смутная тревога осталась, потому что я не могла понять: почему это слово – Ливадия – так много для меня значило? И что оно значило?!

Не в силах найти ответа, я снова вслушалась в Лёнькин рассказ.

…Великого князя Дмитрия Павловича за убийство Распутина отправили на Кавказ, и мама его ни за что не хотела простить, возненавидела его. Она горько оплакивала Григория. А он и в могиле это, наверное, чувствовал, вот и тянулся из могилы, и над семьей продолжало веять его проклятие: «Вы живы и Россия жива, покуда я жив!»

Он погиб, и Россия погибла… а началась ее погибель в день объявления войны с Германией.

Все горько рыдали в тот день, но императрица не теряла времени: освобождала помещения для лазаретов, занялась организацией санитарных отрядов, учреждала и опекала лазареты, а потом она и две старшие дочери, Ольга и Татьяна, окончили фельдшерские курсы и начали работать в госпитале. Они обмывали раны, делали перевязки, ассистировали при операциях. Однако общество эту «лазаретную службу» осуждало: считалось, что негоже царице и царевнам так унижаться перед простонародьем, а то, что девушки ухаживают за обнаженными мужчинами, пусть и ранеными, вызывало гнусные слухи.

И старшие, и младшие царевны, в том числе Анастасия, начали трудиться в «Складах». Так называли помещения, где девицы из высшего света добровольно изготовляли пакеты с перевязочным материалом или подарками для действующей армии. Война шла и шла, Анастасия тоже начала помогать в госпитале. Конечно, к уходу за ранеными ее не подпускали, но она могла читать им, писать за них письма. Дома рассказывала, что ей особенно нравился солдат по фамилии Луканов. Он лишился обеих ног, но вел себя очень мужественно. Анастасия жалела его до слез, но если он мог сдерживать свою боль, свое горе, то и она изо всех сил старалась не рыдать при виде его, не выказывать жалости, которая могла бы его обидеть.

Однажды Луканов попросил написать письмо его тетушке, которая жила в Москве, и сообщить, что он ранен и лежит в госпитале. А потом пожалел, что не умеет ни читать, ни писать. Тогда Анастасия начала его учить, и он очень быстро все схватывал. Вскоре Луканова погрузили в санитарный поезд и отправили в Москву, где у него жила тетка. Анастасии на прощанье он сказал: «Никогда вас не забуду! Даже с закрытыми глазами из тысяч узнаю!» – и попросил разрешения поцеловать ей руку. Великая княжна об этом с гордостью рассказывала дома.

В начале 1917 года все дети государя поочередно заболели корью. А в это время в России начались волнения. На улицах стреляли. Чтобы больные не пугались выстрелов, им говорили, что неподалеку идут учения. Государыня хотела скрывать о них правду так долго, как это только возможно. Но в 9 часов утра 2 марта они узнали, что в России больше нет царя, а значит, нет и царицы, и царевен, и царевича. Теперь они для всей России – просто семья Романовых, и только самые верные, самые преданные по-прежнему называли их величествами и высочествами.

Семья оказалась заключена в Царском Селе, в Александровском дворце. Им никуда не разрешали выходить, только в парк. Любопытные таращились на них сквозь прутья ограды. Люди свистели и бранились. Раньше они выкрикивали только приветствия, какие-то добрые слова – а теперь брань и проклятия. Что произошло с миром?

Наконец детям – и старшим, и младшим – запретили выходить даже в парк.

Медленно выздоравливая, они слонялись по дому с побритыми головами – из-за высокой температуры и сильных лекарств волосы стали выпадать, и решено было их побрить, чтобы отросли заново. Им чудилось, будто они попали в сумасшедший дом. И они долго не могли поверить в то, что это не они сошли с ума от болезни, а сошел с ума весь окружающий их мир. И ему уже не выздороветь.

Уроки Закона Божия, французского, географии и истории, английского и музыки, арифметики, рисования, русского языка, которые раньше казались докучной обязанностью, теперь стали спасением, потому что отвлекали от того, что происходило за стенами их дома.

Вскоре стало ясно, что придется уезжать. Но куда? Неужели их вывезут за границу? Выгонят из родной страны, как прокаженных?!

Потом пошли разговоры о Крыме. Но оказалось, что путь лежит в Сибирь, в Тобольск, в ссылку. Сразу вспомнили, что еще в старые времена сюда ссылали тех, кто попадал в немилость у властей.

А теперь в немилость попала государева семья!

Сестры, великие княжны, часто сидели обнявшись – все ссоры были теперь забыты! – и думали, за что их так возненавидела вся страна, вся Россия, которая раньше их так любила. Почему они вдруг стали врагами России?

Особенно их ненавидел Петроград, потому их и увозили. Чтобы не убили тут!

…Стали собирать вещи в дорогу. Почти все пришлось укладывать самим – все эти сундуки, корзины, саквояжи, ящики. Не было многочисленных слуг, которым можно было бы сказать: сделай то или то, поблагодарить за это или поругать за непослушание или неаккуратность. Теперь семья стала «как все». Ну или почти как все – им еще оставили нескольких горничных, семейного доктора Боткина, повара Ивана Седнёва, ну и Андрея Еремеевича Деревенько, бывшего матроса, личного слугу Алёши, а также Лёньку Седнёва, Алёшиного друга.

– Все мы с вашей семьей отправились в ссылку добровольно, нас никто не принуждал, мы с вами хотели быть и в горе и в радости, хоть до последнего дня! – горячо сказал Лёнька Седнёв, и я тихо его поблагодарила, стараясь не расплакаться.

Потом он продолжил рассказ, и картина совсем другой, далекой от дворца, от престола, полной лишений жизни начала разворачиваться передо мной.

Сначала сосланные долго ехали на поезде, пересели на пароход и вот оказались в Тобольске.

Семью поселили в доме губернатора во втором этаже. Дом был небольшой и очень скромный. У старших и младших девочек было по комнате, как дома. Только это был не дом с его простором и удобством! Родители, старшие сестры и брат спали на кроватях, а младшим достались топчаны. Не хватало самого необходимого. Обходиться приходилось тем, что привезли с собой, а что забыли – ну, значит, этого у вас нет и взять негде. Люди, которые сопровождали семью, разместились в каморках в первом этаже.

Постепенно в семье привыкали, что жизнь переменилась, что они никогда не вернутся к тому положению, которое занимали раньше. Кушанья теперь были самые простые: борщ, каша, плохонький кисель…

В Тобольске, конечно, тоже жили под охраной, как и в Царском Селе. Начальник отряда охранников, полковник Евгений Степанович Кобылинский, как мог, заботился о семье: приносил какие-то мелочи, чтобы жизнь стала хоть немного поудобнее, где-то раздобыл небольшие грифельные доски и мелки для занятий, помогал делать качели, горку построить, чтобы было где зимой кататься. Он вообще старался всех ободрить, хоть как-то развлечь.

Для детей взяли учительницу – Клавдию Михайловну Битнер. Некогда она служила классной дамой в Царскосельской гимназии, а во время войны была медсестрой в том лазарете, который находился под патронажем государыни. В 1915 году там лежал Евгений Степанович Кобылинский. Они с Клавдией Михайловной познакомились, друг друга полюбили, поженились – и теперь она приехала к нему в Тобольск.