Земля Обетованная - Маркус Сэйки

Когда последний раз он находился в подобной атмосфере?

Видимо, лет в восемнадцать – когда служил в армии и пил с другими, такими же парнями, ни на секунду не задумываясь о будущем. Ситуация действительно выглядела похожей, но между его тогдашними друзьями – солдатами – и этими ребятами наблюдалась все-таки определенная разница. Во-первых, юноши и девушки здесь были поджарыми и стройными, словно люди, проводящие много времени под солнцем в условиях недостатка воды. Во-вторых, их одежда – легкая, функциональная и весьма однотипная. Пересекая границу, Купер полагал, что Обетованная окажется больше похожей на прошлое, чем на будущее, – этаким отрезанным от мира местом, где носят огромные шляпы и ковбойские сапоги. Оказалось, что он был прав лишь наполовину: на многих здесь были шляпы, но на ногах – либо сандалии, либо весьма схожая легкая обувь. Следовать моде никто даже не пытался, или, по крайней мере, Купер этой тенденции не уловил.

– В баре нет рекламы пива, – выдал Купер.

Шеннон потрясла головой:

– Ну и что с того?

– В любом баре есть. Знаешь, это как бильярдный стол. Никто сейчас играть на бильярде не умеет. Наши дедушки умели, а мы уже нет, но бильярдные столы стоят в барах как напоминание о прошлом. Символы мира, которого уже нет.

– Как классический рок, – кивнула Шеннон. – Я до конца жизни не услышу «Sweet Home Alabama».

– Вот-вот. «Роллинг стоунз», «Криденс»… тоска по прошлому.

– А еще автомобили, – развила его мысль Шеннон. – Большинство сейчас живет в городах и не проезжает более нескольких миль в день, но автомобилестроительные компании по-прежнему продают нам огромные автомобили, которые развивают дикую скорость и бочками жрут горючее. Почему бы им не производить маленькие легкие электромобильчики, которые легко парковать?

– Не согласен. Я люблю большие скоростные автомобили.

– Ты мыслишь как человек из мира прошлого. – Шеннон засмеялась.

Мир снаружи стал золотым, затем оранжевым и, наконец, фиолетовым.

Они вышли из бара, и чувствовал себя Купер великолепно. Сели в электромобиль-такси, и Шеннон дала шоферу указание. Дорогой их колени упирались в спинки передних сидений крошечного автомобиля.

В ресторане для начала выпили по мартини, затем был стейк – в добрый дюйм толщиной, средней прожарки. Вкус оказался столь восхитителен, что хотелось вместе со стейком съесть и тарелку.

В ресторане на них обращали внимание, считая туристами, но ни малейшей угрозы это не представляло, поскольку Ньютон слыл вполне подходящим для туристов городом.

Шеннон заказала бутылку вина и вновь и вновь подливала Куперу. Мир вокруг наполнялся туманом. Несомненно, он был пьян, но ему было плевать.

Чуть позже они очутились в ночном клубе, расположенном в подвале. Мебель здесь была из глянцевого скользкого пластика, а столы – очень низкими, повсюду витал сладковатый запах марихуаны. На крошечной сцене трио – банджо, скрипка, гитара – исполняло странную ритмичную музыку, что-то между регги и джазом. Все музыканты, несомненно, были сверходаренными и с легкостью могли бы виртуозно сыграть все, что они хотя бы раз в жизни слышали, но старая музыка им, по всей видимости, была скучна, и потому они импровизировали. Шеннон отошла в туалетную комнату, и Купер, слушая музыку, откинулся на спинку кушетки.

Когда Шеннон, покачиваясь, вернулась, в каждой руке у нее было по бокалу с напитком.

– Вот и свежая выпивка прибыла, мистер Каппелло.

Купер засмеялся:

– Спасибо, Элисон.

Она уселась на угловую кушетку рядом. От нее исходил чертовски приятный запах. Шеннон вытащила из-за уха самокрутку и, нагнувшись над столом, прикурила от зажженной свечи.

– Эта дурь называется «Вечерняя заря Вайоминга».

– А здесь это не запрещено?

– Округ, даже автономный, разумеется, не может легализовать марихуану. Поэтому дурь здесь продается только в барах и стоит немало – двадцать долларов за самокрутку. – Затянувшись, Шеннон откинулась на спинку кушетки. – А ты, похоже, женат?

– Вроде того. – В голове вспыхнул образ Натали, какой Купер видел ее последний раз – стоящей под деревом у дома, где они жили когда-то вместе. – Был женат в течение семи лет, но последние четыре года в разводе.

– Так получается, ты женился совсем молодым.

– Нам тогда было по двадцать.

– Она сверходаренная?

– Нет.

– В этом, похоже, и заключена ваша проблема, не так ли? – Шеннон протянула зажженную самокрутку.

Купер хотел было отказаться, но затем подумал: какого черта! Затянулся разок, затем еще раз, глубже.

– Не баловался дурью с семнадцати лет, – признался он.

– Тогда особо не налегай. Травка эта – местная и, я тебе скажу, весьма и весьма забористая.

Купер затянулся еще и передал самокрутку Шеннон. Некоторое время они сидели молча, касаясь друг друга плечами. Он чувствовал тепло ее тела и распространяющееся тепло от наркотика.

– Да. В этом-то и была проблема.

– Она ревновала?

– Ни капельки. Ее родители возражали против наших встреч, а она считала их отношение ко мне безобразным, и мы продолжали встречаться. Вскоре она забеременела, и тогда мы поженились.

– Вы были счастливы?

– Очень. Во всяком случае, поначалу. Затем чем дальше, тем меньше.

– Что же случилось?

– Да просто… Просто жизнь есть жизнь. Временами ее раздражал мой дар. А что я мог поделать? Отключить его не в моих силах. В нашем разрыве, очевидно, виноват я. Я был нетерпелив и часто заканчивал за нее ее же предложения. Она частенько пыталась устроить мне сюрприз, но у нее, конечно же, никогда не получалось. Я слишком хорошо ее знал. Ситуация становилась все напряженней. Я отвечал на ее гнев даже прежде, чем она произносила хоть слово, и это вообще сводило ее с ума. Вот так я и обанкротился… Сначала постепенно, а потом сразу.

– Хемингуэй?[3]

Купер повернулся. Лицо Шеннон под действием принятого им наркотика слегка плыло.

– Да, Хемингуэй, – подтвердил он.

Музыка между тем изменилась: на сцене соло исполнял скрипач – она казалась живой, яркой, но в то же время абсолютно чужой.

– А я однажды была обручена, – призналась Шеннон.

– Да неужели?

– Господи, Купер, чему ты так удивляешься?

Он засмеялся:

– Расскажи мне о нем.

– В таком случае уж о ней.

– О ней? – Купер выпрямился. – Но ты же не лесбиянка.

– А тебе почем знать?