О дивный тленный мир - Хейли Кэмпбелл

Жидкость вводят в организм с помощью машины, которую, как правило, используют при операциях на открытом сердце. Она механически оживляет сердечную мышцу, заставляя ее выполнять свою функцию и прокачивать химические вещества по сосудистой системе. Хиллари говорит, что такое оборудование работает точнее, чем традиционный аппарат для бальзамирования, который я видела в Лондоне, просто потому что давление проще контролировать. Частота сердечных сокращений поддерживается на уровне около 120 ударов в минуту, как у здорового взрослого при умеренной физической нагрузке, иначе поток жидкости может повредить сосуды, по которым проходит. В принципе процедура похожа на бальзамирование, но смысл в другом. Тут не требуется увлажнять плоть и менять цвет кожи, чтобы человек выглядел живым, и не надо накачивать труп для долгого хранения, как в анатомических школах. Жидкость в данном случае высасывает из клеток воду, обезвоживая организм. По описанию Хиллари, тело становится от этого бронзовым и сморщенным, что-то вроде мумии. Они берут виноградину и делают изюм.

После перфузии труп везут по коридору в комнату охлаждения с компьютерным управлением и кладут на койку на дне чего-то вроде большого морозильного ларя. Он обернут в саван и изолирующий материал, как в спальный мешок, и пристегнут к белой доске. На человека приходятся три идентификационные бирки. Морозильник по команде компьютера опрыскивает тело жидким азотом, и за 5,5 дня оно медленно, поэтапно остынет до температуры этого вещества — минус 196 градусов Цельсия. К аппаратуре подключен ноутбук, отслеживающий весь процесс, и запасная батарея на случай отключения электричества. Никакие внешние события не должны сказаться на охлаждении. Наконец, доску с телом с помощью системы канатов и цепей, прикрепленных к стальным полозьям на потолке, вынимают из охлаждающего резервуара и опускают вниз головой в один из двадцати восьми криостатов — огромных белых цилиндров, которые вырастают перед нами, когда мы выходим из помещения для перфузии.

Хиллари останавливается у большого прямоугольного контейнера кустарного вида. Он имеет почти 1 метр 80 сантиметров в высоту, а внешние стенки покрыты углублениями, как будто его отлили в вафельнице. Белая краска образует на поверхности толстые потеки. Она рассказывает, что так выглядели первые криостаты — их своими руками сделал из стекловолокна и смолы Энди, с которым я познакомилась в офисе. Он работает здесь с 1985 года, и при нем был заморожен первый пациент. «Представляете, как это было долго и дорого? Поэтому мы переключились на эти цилиндры», — говорит она, поднимая глаза на устройство, которое она сравнивает с гигантским термосом. Для охлаждения электроснабжение не требуется, все действует автономно. Внутри находится меньший по размеру цилиндр на шесть тел, перлитовая изоляция и гигантская пробка из пены толщиной 60 сантиметров. Раз в неделю Хиллари взбирается по черной приставной лестнице из стали и четыре часа ходит по металлическому помосту, доливая через маленькие отверстия в крышках резервуаров испаряющийся жидкий азот из шланга, подключенного к трубам на потолке.

Мы идем вдоль них. Они одинаковые, никаких имен. Хиллари показывает на пять маленьких камней у подножия одного из криостатов. «Внутри хранится пес одной еврейской семьи, — говорит она. — Его звали Уинстон, он был у них служебной собакой. Они живут недалеко отсюда и приходят раз в пару месяцев». Класть камешек во время посещения могилы — еврейская традиция. Как рассказывал мне один раввин, смысл в том, что камни, в отличие от цветов, не вянут. Это символ неугасающей памяти, того, что некоторые вещи сохраняются дальше, чем нам отведено прожить в этом мире.

Нечасто, но бывает, что люди относятся к этому месту как к кладбищу: приносят сюда камни, открытки на день рождения. Можно приходить сколько угодно и вместо именного надгробия смотреть на белый резервуар с логотипом. «Похоронный агент занимается умершим, а потом переходит к следующему. А мы с этими людьми каждый день, — рассказывает Хиллари. — Мы общаемся с родными, из года в год к нам приходят одни и те же люди. Мы непрерывно о них заботимся».

Хиллари идет мимо еще пары резервуаров, останавливается и смотрит вверх на белый цилиндр слева, такой же безликий и стандартный, как и все остальные. «Здесь у нас девочка из Великобритании». Про эту девочку говорили в новостях. Ей было 14 лет — слишком мало, чтобы оставить завещание. Она знала, что умирает от рака, прочла в интернете про крионику и, чтобы получить шанс на будущее исцеление, написала в Высокий суд Англии с требованием заморозить ее тело после смерти. Репортеры тогда взбирались на заборы, чтобы сфотографировать институт, обрывали телефоны и дверной звонок, пытаясь поговорить с Хиллари. Пока они не разошлись, ей пришлось прятаться внутри.

Роберт Эттингер скончался в 2011 году в возрасте 92 лет, и его тело хранится в резервуаре у входа в зал совета директоров. Он стал 106-м пациентом Института крионики и был помещен в лед через несколько минут после последнего вздоха. Перфузию ему провел Энди. Хотя именно его книга дала толчок всему проекту, ничто не указывает на его присутствие, и упоминаний о нем не найти на стенах. Исключение — распечатанный на холсте черно-белый снимок, висящий во главе длинного стола для заседаний в трех метрах от места, где хранится тело. На фотографии он, учитель в костюме и галстуке, улыбается у доски с выведенными мелом алгебраическими уравнениями. Портрет снабжен цитатой: «Если чуточку повезет, мы попробуем вино, которое родится спустя столетия».

Здесь есть место математике и науке, но не в качестве мишуры и без твердой уверенности. Скорее, это пожатие плечами и «может быть». На стенах нет неоновых огней с обещаниями вечной жизни, а комната для совещаний выглядит не более технологично, чем в какой-нибудь фирме, если не считать вдохновляющих цитат из Артура Кларка. «Любая достаточно продвинутая технология неотличима от волшебства». Немного ярче свет, комнатные растения чуть менее траурные, на столах и подлокотниках диванов нет коробок с салфетками. Здесь попытались сделать обстановку обнадеживающей.

В этом помещении посетители могут задать любые интересующие их вопросы о процедуре, прежде чем подписаться на заморозку. В основном отвечает им Хиллари. Мы сидим и смотрим памятный видеоролик. На широком телеэкране по другую сторону стола прокручиваются 155 снимков хранящихся здесь домашних животных. Вот служебный пес Уинстон, пушистый белый пуделек с большими курчавыми ушами. Вот Ангел, Тор, Туман, Тень, Кролик, Ратгар. Черная лабрадориха задерживается на экране ровно столько, чтобы я заметила покрытые красным лаком когти. Потом появляются люди: старые, молодые. Эдгар Суонк — президент Американского общества крионики, старейшей действующей крионической организации. Он пережил других ее основателей и на фотографии носит такие очки, какие бывают только у писателей-фантастов. Прискорбно много улыбчивых девушек, умерших от неизлечимого рака. Дама из Гонконга. Хиллари помнит тех, о ком ей пришлось заботиться, и показывает, когда они появляются. «Совсем молодая. По-моему, попала в аварию. А это Линда, тоже умерла молодой. Рак. Этот поступил к нам недавно. Сердечный приступ».

Больше всего Институту крионики пришлось поработать в 2018 году, когда свои места в криостатах заняли шестнадцать пациентов. Многих из них уже после смерти отправили сюда родные — по мнению Хиллари, это, вероятно, свидетельствует о распространении информации. Большинство новых членов — довольно молодые люди: за 20, за 30 лет. «Думаю, представители нашего поколения видят в технологиях потенциал», — говорит она. Я интересуюсь, действительно ли дело в доверии технологиям, или это все же связано со страхом смерти.