Столица беглых - Николай Свечин

— Это радио профессора Попова? — уточнил сыщик.

— Оно самое. Теперь аппараты стали переносными, катер доставит до места.

— Отличная мысль, Аглай Дмитриевич.

Генерал от инфантерии опять заговорил про номера:

— Скажите, а кого там больше, уголовных или политических?

— Политиков.

На эти словах Селиванов машинально потер правый бок, и Лыков вспомнил, что три года назад во Владивостоке взбунтовавшиеся солдаты прострелили ему печень.

— Алексей Николаевич, — генерал-губернатор впервые назвал так командированного. — Сделайте милость, сожгите там все дотла. В фигуральном смысле.

— Истреблю, Андрей Николаевич. А вы пока готовьте катер.

В завершение беседы Лыков заговорил о своем осведомителе, которого надо спрятать у военных. А больную жену положить в окружной госпиталь и лечить на совесть. Селиванов на правах командующего округом тут же телефонировал начальнику медицинского управления. И распорядился сделать все, что попросит коллежский советник Лыков.

За два часа до полуночи сыщик в третий раз навестил Саблина. Тот встретил его напряженный, со сведенными скулами.

— Ну, уходить нам или как?

— В госпитале уже выделили Авдотье отдельную палату. Ты будешь жить в служебных квартирах хирургического отделения. Я только что оттуда; вас ждут.

— Честно?

— Приказал сам Селиванов. Как бы они смели не исполнить?

— Дай Бог, дай Бог…

— Я свои обещания держу. И в Россию уедешь, когда придет время.

— Дай Бог… А сейчас чего мне делать?

— Впусти Гоги в дом, а сам оставайся на дворе. Проследи, чтобы все было тихо. И еще, Иван Богданыч. Измени выражение лица. Не то абрек догадается.

Было без четверти двенадцать, когда Лыков услышал из сеней голоса. Он встал у комода, подобрался. Вошел высокий человек в белой бурке. Вот наглец! Сам в розыске и ходит по улицам в такой приметной одежде…

Гоги увидел незнакомца и замешкался. Азвестопуло сзади дал ему сильного пинка в зад. Бандит влетел в горницу и наткнулся на кулак коллежского советника…

Когда он очнулся, то обнаружил себя сидящим на стуле, с вывернутыми карманами. Лыков навис над пленником и спросил нехорошим голосом:

— Знаешь, кто я?

Иосишвили внимательно оглядел сыщика и отрицательно покачал головой.

— Я — Лыков. Слыхал?

— А! Из Питера приехал. Ну, чего скажешь?

— Это ты убил семью Егошиных?

— Не помню.

Сильная зуботычина чуть не оторвала ему голову.

— А теперь как с памятью? Прояснилось? Или еще отвесить?

Абрек хладнокровно выплюнул кровь и спросил:

— Ты что хочешь, Лыков?

— Задушить тебя, тварь.

— Ну так души. Чего тянешь?

Сыщик поражался: схваченный и обезоруженный маз совершенно его не боялся.

— Скажи, где прячутся другие боевики, и я оставлю тебя в живых. Суд, правда, потом тебя вздернет, но хоть немного еще покоптишь небо…

— Врешь. Ты же все равно меня задушишь, я вижу.

— Выдай явки и будешь жить, даю слово.

— А суд меня не вздернет, потому как свидетелей нет.

Эти слова Иосишвили окончательно решили его судьбу. Лыков понял, что если сейчас не убить маза, то он вывернется.

— Ну тогда подыхай. Не страшно на том свете ответ держать? Ты зачем ткнул ножом в шею семимесячного ребенка?

— Того света нет, Лыков, есть лишь этот.

— Ребенка — зачем?

— Да плакал громко, надоел.

У Алексея Николаевича потемнело в глазах. Он сглотнул и сказал:

— Ты прикончил в лавке Егошиных пять человек. За это я забью тебя до смерти. С пяти ударов. По одному за каждую душу. Итак… Ну?

— Чего «ну»? Бей. Я абрек, абреки смерти не боятся.

— Тогда получи. Это первый, за Ивана Николаевича Егошина.

…Когда все было кончено, Азвестопуло вызвал со двора Саблина. Тот вошел, посмотрел на лежащего кверху бородой бандита.

— Справили? Слава Богу, отбегался, зверюга.

— Надо выбросить тело в Ангару, так, чтобы никто не видел, — сказал Лыков. — Поможешь?

— А то.

Они вышли втроем за ворота. На Кравцевской не имелось ни одного фонаря, и сейчас это было кстати. Избавившись от трупа, коллежский советник сказал артельщику:

— Мы с Сергеем Маноловичем в охранное отделение. Плывем громить твои заимки.

— А мне как быть?

— Через час приедет экипаж. Собери самое необходимое, приготовь жену. Вас ждут. Тебе тут до госпиталя рукой подать. К утру уже освоишься на новом месте.

— А…

— На улицу не выходи. Я вернусь из Илимска и навещу тебя, тогда все и обсудим.

Двое немолодых мужчин расстались, не пожав друг другу руки. Лыков побоялся: вдруг Саблин побрезгует? Только что этой рукой сыщик забил до смерти человека. А Иван Богданович свою первым не протянул…

До утра сыщики успели побывать в номерах «Эльдорадо». Когда жандармы проникли на этаж, Азвестопуло постучал в дверь:

— Это я, Серега. Откройте.

Ему отворили — и через минуту все пятеро боевиков лежали на полу в ряд.

— Где другие? Говори, не то заколочу до смерти! — кричал на них Лыков. Однако никто из кавказцев не испугался и явки не выдал. Оставалось надеяться, что их обнаружат другие арестные команды.

Доклады от этих команд коллежский советник получал, уже стоя у сходни парового катера «Орел». Тот стоял выше рыбной пристани и принимал на борт десант. Сначала спрятались в трюм пятьдесят солдат из разведывательной команды 28-го Восточно-Сибирского стрелкового полка. За ними поднялись три человека из сыскного отделения, включая Аулина. Следом погрузились девять жандармских унтер-офицеров, которыми командовал Самохвалов. Особняком устроились связисты — отделение Второй Восточно-Сибирской роты искрового телеграфа с полевым аппаратом системы «Маркони». Капитан катера ждал только начальника экспедиции — Лыкова. Того задерживали рапортами чины городской полиции. Наконец выяснилось, что из дружины Иосишвили удалось накрыть еще четверых боевиков. Они прятались в Пшеничной пади, на кирпичном заводе Арона Рова. Когда полиция пошла на штурм, кавказцы сдались без боя. Других поймать не сумели. На свободе оставались девять бандитов из числа тех, кто обучался стрельбе в Илимске.

Облавы в притонах дали чуть не сотню задержанных. Среди них уже опознали нескольких опасных преступников, включая беглых каторжников. Остальных предстояло идентифицировать.