Время зверинца - Говард Джейкобсон

— Я уже работаю над книгой.

— О’ке-е-ей, но не спеши ее заканчивать.

— Почему не спешить?

— Потому что в ближайшее время я не смогу ее продать.

— А в чем проблема?

— Проблема в том, что мы пока еще не готовы дать свободу порнографии.

— Ты повторяешь мои слова.

— Это лишь доказывает, что я тебя внимательно слушал.

— И когда же это изменится?

— Когда я перестану внимательно тебя слушать?

— Нет, Фрэнсис, — когда, по-твоему, мы будем готовы дать свободу порнографии?

Вместо ответа он неопределенно пожал плечами.

— А мне чем прикажешь заниматься до того времени?

— Трахай свою тещу и радуйся жизни.

— Но на какие шиши мне вести эту жизнь?

Он взглянул на часы, а после обвел взглядом комнату.

И в этот самый момент в дверях появилась Ванесса, а с ней рука об руку Поппи.

Одновременно официантка принесла нам пирог с яблоками и ревенем — без ложечек и без сливок вообще.

После австралийской поездки Поппи решила нас покинуть.

— Хочется сменить обстановку, — заявила она на третье или четвертое утро в Лондоне.

Я украдкой взглянул на нее, но она не смотрела в мою сторону.

Ванесса ужасно расстроилась:

— Ма, ты ведь только что ее сменила. Еще даже не распаковала чемоданы.

— Именно это меня и подтолкнуло. Раз мои вещи упакованы, мне будет проще это сделать.

— Сделать что? Ты ведь не можешь просто выйти с вещами на улицу. Где ты собираешься жить?

— Я подумала о Котсуолдсе. Для начала остановлюсь в каком-нибудь маленьком отеле, а потом сниму на лето коттедж в одном из тамошних местечек с длинными составными названиями. Буду ковыряться в саду. Успокойся, это же не навсегда, только на время.

(«Пока твой распалившийся муженек не остынет», — расслышал я продолжение фразы, хоть оно и не прозвучало.)

Я вызвался помочь с выбором отеля, но мое предложение было отклонено. Они сделают это вдвоем. Без меня.

Я почувствовал себя брошенным двумя женщинами разом.

— Вернусь, когда вернусь, — сказала мне Ванесса. — Буду признательна, если к моему приезду этот дом не превратится в бордель.

Для сведения: случаев превращения в бордель какого-либо из наших жилищ не было ни разу. Я даже ни разу не приглашал посторонних женщин в наш дом на чай. Если одиночество становилось слишком тягостным, я уезжал куда-нибудь на пару дней, и чем я там занимался, уже никого не касалось. Я был писателем. Мне нужно было порой куда-нибудь выбираться. И мне нужно было время от времени делать вещи, которые никого, кроме меня самого, не касались.

Я был настолько щепетилен относительно сохранения дистанции между «домашним» и «внешним» мирами, что позвонил Филиппе с мобильника не раньше, чем удалился примерно на милю от своего дома. Мы с ней ни разу не беседовали после Аделаиды — прежде всего из-за моей озабоченности другими вещами, — хотя по еще теплым следам она прислала мне парочку электронных писем. Я и не собирался возобновлять знакомство до той поры, когда внезапно образовавшаяся вокруг меня пустота сделала это насущно необходимым. Я даже подумал, причем не в первый раз, о том, не был ли я в нее влюблен, сам того не осознавая.

— Я тут сижу в полном одиночестве, — сказал я в трубку. — Как насчет того, чтобы составить мне компанию?

— Я сейчас в Окленде, Гай.

— Знаю. Славное название: Окленд. Садись на самолет и прилетай.

— Слишком далеко лететь. Как долго ты уже сидишь в одиночестве?

— Три-четыре часа, — сказал я, накинув пару часов для солидности.

— И как долго ты будешь один?

— Три-четыре дня, — сказал я наобум. — Может, и больше.

— И ты хочешь, чтобы я прилетела составить тебе компанию на это время?

— В Аделаиде у нас была только одна ночь.

— Да, но там мы оба были на месте. А это уже слишком.

— Что уже слишком?

— Мой перелет из Новой Зеландии, чтобы разделить твою скуку.

— В Аделаиде нам не было скучно.

— Там я просто не поняла, что ты скучаешь. Я думала, мы говорим о лытре.

— Мы могли бы продолжить этот разговор.

Она довольно долго молчала, прежде чем вновь подать голос:

— Ты разоришься на роуминге.

Это был от ворот поворот, без вариантов. И вдруг я отчетливо понял, что тогда, какое-то время назад, я действительно ее любил.

— Давай я прилечу к тебе, — вызвался я.

Снова возникла пауза.

— Это неудачная идея, — сказала она.

— Почему? У тебя кто-то есть?

— У меня есть парень, я тебе говорила.

— А у меня есть жена. Я не о сожительстве, я о другом.

— Раз уж ты спросил — да, есть и другой.

— Он тоже писатель?

Дурацкий вопрос. Само собой, он тоже был писателем. Как для многих ей подобных энтузиасток литературных фестивалей, приезжающих туда с рюкзаками, полными книг для подписей, для нее имели значение только связи с литературными знаменитостями.

Она продолжала молчать.

— Я понимаю это как «да», — сказал я.

— Да.

— Кто-нибудь, кого я знаю?

— Ты с ним вряд ли знаком.

Я уловил нажим на последнем слове.

— Но мне он известен, так? И кто же это?

— Мартен.

— Мартен Ноорт?

Так звали того самого безмолвного голландца, нобелевского лауреата с отвислым брюхом.

— Да, это Мартен.

— Боже, Филиппа! Он вдвое тебя старше и втрое тяжелее. — И что?

— Он пишет романы, которые заканчиваются уже на второй странице.

— Я не измеряю литературу в футах и дюймах, Гай.

— И он к тому же не разговаривает.

— Со мной он разговаривает.

— По телефону он симпатичнее, да?

— Мы общаемся не по телефону.

Ого! Теперь настал мой черед погрузиться в молчание. Ого-го!

Итак, он был там и, возможно, расстегивал пуговицы на ее халате как раз во время нашего разговора. Я напряг слух, пытаясь уловить тяжелое нидерландское дыхание, некогда целый час кряду продержавшее в гипнотическом трансе книгоманов Аделаиды.

Это был проторенный маршрут для международно известных литераторов: Аделаида — Мельбурн — Сидней — Окленд — постель Филиппы (Филиппа здесь упомянута метафорически). И по тому же маршруту кочевали их поклонники-книгоманы.