Время зверинца - Говард Джейкобсон

— Идея оказалась недостаточно хороша.

— Я не об идее. Я о твоей теще.

— Ну, с ней еще все впереди.

— Жаль, а то я надеялся…

— На что ты надеялся, Фрэнсис?

Но его не хватило даже на похабную шутку. Мы оба были не в лучшей форме.

Он взглянул на часы. Раньше он имел обыкновение делать это через каждые полчаса. Теперь он смотрел на часы через каждые пять минут.

Мы обедали в новом клубе, недавно открывшемся в Сохо. Клубы ныне следовали той же тенденции, что и литературные журналы, — чем хуже шли дела, тем больше их становилось.

Удостоверившись, который час, он обвел взглядом комнату. Мы все поступали так же время от времени, выясняя, кто еще здесь присутствует. Пусть мы и не ожидали встретить кого-то конкретно, любой посторонний человек казался предпочтительнее того, с кем ты в данный момент общался. Мы убивали время. Настоящее нас не устраивало. Оставалось надеяться, что завтра будет получше. И хотя завтра все повторялось, мы продолжали надеяться. Жизнь била ключом где-то в ином месте, в ином времени, с иными людьми. На худой конец, ты мог найти ее отзвуки в своем мобильнике.

То же самое было с едой. Где бы и что бы мы ни ели, разговор при этом вертелся вокруг блюд, съеденных нами в другое время и в других местах. Никто на этой планете не находился именно там, где ему хотелось бы находиться, не обсуждал то, что хотел бы обсудить, и не ел то, что хочется. Мы все постоянно ошибались с выбором.

— У тебя назначена еще одна встреча, Фрэнсис? — спросил я.

— Нет-нет, извини. Просто я как будто не в своей тарелке.

— Я тоже.

На сей раз мы оглядели комнату одновременно. Каждый из присутствующих был как будто не в своей тарелке. Люди, которых тяготило общество сидящих с ними рядом, при этом выказывали жадный интерес к сидящим поодаль и точно так же тяготящимся друг другом людям. В самый раз устроить игру в «стулья с музыкой». Когда музыка прервется, ты изменишь свою жизнь. И не важно, к лучшему или нет окажется перемена. Кого ни выбери, в финале все одно будет паршиво.

— Знаешь что, Фрэнсис? — сказал я. — Мне кажется, все мы внутренне готовимся к концу света. Мы потихоньку культивируем отвращение к собственной жизни, чтобы потом было не жаль с ней расставаться.

— Лично у меня нет отвращения к моей жизни.

Я пожал плечами. Не хотелось объяснять, что отрицание является неотъемлемой частью данного процесса.

Мы помолчали, вкушая вполне детскую еду. Мелко порубленное мясо с картофельным пюре. В другой раз, глядишь, будет персиковый конфитюр с ревенем.

— Итак, — сказал Фрэнсис после долгой паузы, — ты недавно пообщался с Фербером.

— Если это можно назвать общением.

— За ним будущее, Гай.

— Да нет у нас никакого будущего…

— Может, ты и прав. Но тогда он — то самое будущее, которого у нас нет.

— Я недавно повидался со своим братом. Вот кто уж точно будущее, которого нет.

— Я и не знал, что у тебя есть брат.

— Его зовут Джеффри. Занимается семейным бизнесом.

— И что это за бизнес?

— Боже, Фрэнсис, я писал об этом много раз. Модная одежда. У нас бутик в Уилмслоу.

— А я считал это вымыслом.

— Это и есть вымысел, но отраженный в кривом зеркале правды.

— Тогда стыд тебе и позор! Почему ты упоминал об этом лишь мельком? Почему ты до сих пор не написал мощный роман о провинциальном бутике?

— Хороший вопрос. Как раз сейчас я пишу такой роман.

Причем с точки зрения моего брата.

— А что неладно с твоей собственной точкой?

Чего и следовало ожидать. Еще немного, и Фрэнсис попросит меня переделать роман в мемуары. «Основанный на реальных событиях».

— Я уже неинтересен сам себе. Другое дело — мой брат.

— И в чем между вами разница?

— Ну, скажем для начала, он гей.

— А кто нынче не гей?

— Он же и не гей. То есть он бисексуал. Плюс к тому он умирает. А может, и не умирает.

Фрэнсис в очередной раз оглядел комнату.

— Извини, что прерываю, — сказал он, останавливая взгляд на даме с глубоким морщинистым декольте. — Примерно так выглядит Поппи Эйзенхауэр?

— Ничего похожего.

Блеклая заторможенная официантка родом из какой-то страны, продвинувшейся еще дальше нас в плане отвращения к себе, спросила, не желаем ли мы десерт. Конфитюр? Рисовый пудинг? Мы заранее знали, что нам не понравится любое заказанное блюдо. Лучше было бы заказать что-нибудь такое, чего здесь нет, — и пусть оно не нравится нам заочно.

Фрэнсис, однако же, заказал песочное пирожное с заварным кремом и взбитыми сливками. Особый упор он сделал на том, что сливки должны быть двойными, словно это и впрямь имело какое-то значение.

Официантка вскоре вернулась с информацией, что к этому пирожному и так взбиваются двойные сливки. Желает ли он двойные сливки?

— Да, — ответил я за него.

— И две ложечки, — добавил Фрэнсис.

— Но не две дополнительных ложечки, — пояснил я. — Просто к одной, которая идет с блюдом, добавьте еще одну.

Официантка кивнула и сделала поворот кругом, явно понимая только то, что она ничего не поняла.

— Я хочу написать роман о дегенерате, — сказал я.

— Ты и так пишешь о дегенератах, — сказал Фрэнсис. — Ты всегда писал только о дегенератах.

— Нет, я имею в виду человека, который реально деградирует по ходу повествования. Который трахается с женщинами и с мужчинами одновременно. Который пьет водку через глаз. Который врет о том, что у него опухоль мозга. А может, он говорит правду. В этом случае он тем более дегенерат. — И всего-то?

— А чего здесь не хватает, Фрэнсис?

— Грязи и гнусности не хватает. Наркотиков. Избиений женщин. Сводничества. Убийств. Изнасилований малолетних.

Секс-туризма.

— Вполне возможно, он занимается и всем этим тоже.

— В Уилмслоу?

— Почему бы нет. В тех краях полным-полно футболистов.

— Вот и прекрасно. Сделай его футболистом.

— Футболистом?! А может, сразу французским философом? Похоже, ты меня не слушаешь, Фрэнсис. Эта книга станет порнографической пародией на порнографию нашего времени. А истинная порнографичность этого времени заключается в нашей неготовности дать свободу порнографии.

С минуту он смотрел на меня, сложив пальцы домиком, а потом сказал: «О’кей». Точнее: «О’ке-е-ей».

— И что значит это «О’ке-е-ей»?

— Это значит, что звучит идея интересно, но ты не спеши с ее реализацией.