Иди за рекой - Шелли Рид

бывает кто‐нибудь еще. Бывало только, что, вернувшись, я обнаруживала один из своих камешков лежащим не на месте или упавшим на землю – сброшенным стихией или утащенным каким‐нибудь зверьком. С колотящимся сердцем я всматривалась в следы. Потом бросилась к валуну и взглянула на его верхушку. Мой круг из двенадцати камешков был нетронут.

Но в центре кольца из камней лежал булыжник. Я потянулась за ним, взяла в руку и уставилась на него, как на призрачное видение. Булыжник был увесистый и круглый – размером и формой точь‐в-точь как персик.

Я снова и снова обводила глазами поляну, отчаянно ища объяснения. Ни птицы, ни белки, ни шевеления ветки. Даже длинные клочья полуденных облаков замерли и перестали двигаться в сторону солнца. Я стояла в этой тишине и неподвижности не знаю сколько времени и прислушивалась. Прижимая круглый камень к животу, я все искала и искала глазами хоть какую‐то подсказку.

Наконец, когда ничего и никого так и не появилось, я сделала то, зачем приехала. Добавила в круг свой тринадцатый камень и помолилась о сыне. Тучи заволокли небо, и день стал слишком холодным для моих голых рук, но я все равно не уходила.

Я понимала, что круглый булыжник, оставленный на вершине валуна, был, скорее всего, обычным булыжником, а следы – всего лишь свидетельством того, что здесь побывали какие‐то любопытные незнакомцы, которым мое кольцо из камней показалось удивительным произведением искусства, и они решили тоже приложить к нему руку. Но я не могла не думать и о другой вероятности: возможно, спустя столько лет это место поманило их, ту другую мать и моего сына, точно так же, как оно приманивает меня; возможно, круг из камней заставил их подумать обо мне точно так же, как я думаю сейчас о них, и возможно, они оставили послание в форме персика нарочно на случай, если я его найду.

Глава двадцатая

1970

Время шло, и я все крепче влюблялась в летний рассвет у меня в саду. Если утро начиналось с выхода через боковую дверь дома в сладкий свежий воздух, насыщенный ароматом созревающих персиков, жирной земли и пролившегося ночью дождя, значит, день предстоял хороший. Как раз такое, свежее и золотое утро выпало на середину августа 1970‐го. Я отвернула прохладные металлические краны, чтобы пустить воду по быстро намокающим бороздам, взяла садовую корзину и начала собирать урожай. Все персики были, как один, сочные, безупречно гладкие и исключительно сладкие.

Земля и прошедшие годы по большей части были ко мне добры. Нам с Грини потребовалось почти десять лет на то, чтобы добиться от перемещенных деревьев полноценного урожая и прежнего качества, и столько же времени, чтобы вырастить из черенков новые производительные участки, но в конечном итоге мы все‐таки добились того, чтобы дедушка Холлис и папа могли нами гордиться. К тому лету на каждом фруктовом прилавке в округе были персики Нэша, и преданные клиенты снова преодолевали ради них многие мили. Грини публиковал статьи и получал награды и почет в научных кругах, а я проводила все рассветы в конце лета и начале осени за сбором персиков – точь‐в-точь как в детстве и юности.

Я продолжала ежегодные паломничества на поляну, но загадку булыжника в форме персика так и не разгадала. После того, как весенним днем 1962 года я обнаружила булыжник и следы на снегу, я многие месяцы возвращалась на поляну почти каждую неделю, надеясь увидеть доказательство того, что эти люди побывали там снова, или отыскать ключ к разгадке, но так ничего и не нашла. Еще несколько лет во время своих ежегодных визитов я тщательно осматривала поляну, отчаянно надеясь – на что? – хоть на малейший знак, что они опять здесь были. Однажды я даже оставила записку, торопливо написав ее на обрывке бумаги, который нашла в грузовике, – слишком короткую, слишком туманную и к тому же наверняка закрепленную слишком ненадежно и попросту унесенную ветром. В записке было написано просто: “Расскажите мне”. Но по‐прежнему ничего.

В конце концов я перестала искать ключи к отгадке и забросила глупую надежду на то, что круглый камень оставили там для меня. Я приучила себя к мысли, что сидеть на бревне в этом спокойном священном месте и добавлять по камню в честь сына было для меня вполне достаточно. Круглый булыжник долго лежал на книжной полке в моем доме, не как символ надежды на воссоединение с потерянным ребенком, а как предупреждение против бесплодных мечтаний и злых шуток, которые может сыграть воображение, когда слишком сильно желаешь невозможного.

Каждый год я нанимала работников на сбор урожая – местных мужчин и их сыновей, а также пришлых людей, которые переезжали с места на места в поисках работы и стучались ко мне в дверь, – и я тоже работала вместе с ними и была уверена в том, что каждый персик будет сорван и доставлен до торговой точки на пике зрелости. В то утро в августе 1970 года, когда явились работники, я ушла из сада и направилась к курятнику. Цесарки носились вокруг меня и кричали, пока я сыпала им корм и собирала в корзинку бежевые пятнистые яйца. К завтраку я ждала Зельду. Она заранее сделала заказ, и я была рада его исполнить: болтунья из цесариных яиц с чесноком и шпинатом со своего огорода, а на десерт – кексы с персиком и малиной, к которым подаются ломтики персика, только что сорванного и приправленного корицей.

Из всех моих знакомых в долине Эд и Зельда были единственными, кто совершенно ничего не выращивал. Зельда любила говорить, что они с мужем созданы для того, чтобы покупать и продавать землю, а не для того, чтобы на ней работать. И она не шутила. Руки у Куперов всегда оставались чистыми, что делало близость между нами практически необъяснимой. Но с годами я очень привязалась к обоим, и Зельда стала одним из главных благословений моей жизни. Виделись мы нечасто. У меня вечно были дела на ферме, к тому же я любила в одиночестве бродить по лесу, по берегу реки, да и бог знает где еще. Зельда помогала Эду в сделках с недвижимостью, много времени проводила со своей большой семьей в Хотчкиссе и каждую неделю ездила в Гранд-Джанкшен за покупками. Еще она ненасытно читала, и, когда нам все‐таки удавалось встретиться, ей всегда было что мне рассказать. Обычно она привозила с собой “Ридерс дайджест” или “Тайм”, указывала на