Иди за рекой - Шелли Рид

В то лето я снова побывала на поляне, добавила в круг на валуне седьмой камень и помолилась за сына. Это тоже причинило мне меньше боли, чем год назад. Я села на бревно под сосной с ее птичьим пением и говорила с ним, рассказывала, как обустраиваю для нас новое место – вдруг ему понадобится новое место? И с ней я тоже разговаривала – с той, другой матерью. Благодарила ее и спрашивала вслух, где они, интересно, находятся – она и мой сын.

Подробностей последующих лет моя память почти не сохранила. Трудности приходили и уходили, как им и положено. Собачки Руби-Элис одна за другой умерли или потерялись. Два первых урожая персиков я почти полностью отправила на корм свиньям. Я сражалась с морозами и засухой, вредителями и сломанным оборудованием, одиночеством и бесчисленными другими испытаниями. Но на жизнь свою я не жаловалась. Новая земля решила, что я могу остаться, и я отвечала на оказанную мне честь с подобающим старанием и упорством. Паония и долина Северного Притока задавали мне свой умиротворяющий ритм и смягчали боль. Осень приносила с собой сезон заготовок на зиму и долгие часы соседской взаимовыручки, а затем наступали тихие зимы сытной еды, времени на чтение, снегопадов и праздников у Куперов; а с весной возвращались работа, восторг и почти на каждой ферме – буйство плодового цветения. Лучше всего я помню длинные жаркие лета: работу в саду, прогулки вдоль реки и каждый август – возвращение на поляну, чтобы положить на валун новый камешек, и наконец‐то, слава богу, после нескольких лет ожидания, первый урожай чудесных персиков Нэша со всех привезенных из дома деревьев, который с тех пор из года в год повторялся.

Конечно, об Айоле я во все эти годы не забывала. Эд Купер держал меня в курсе доходивших до него новостей о планах относительно строительства резервуара, пока не потерял интерес к этому медленному и сложному проекту и не перестал его упоминать. Каждый август, уезжая с поляны, я останавливалась на пересечении гравийной дороги с трассой 50 и думала о том, что ведь можно свернуть направо, поехать вдоль реки Ганнисон и старых заржавевших железнодорожных рельсов, чтобы хотя бы промчаться, не останавливаясь, мимо того, что я покинула в Айоле. Но всякий раз я предпочитала свернуть налево – туда, где был теперь мой дом, – отворачиваясь от цемента, кранов и бульдозеров, разрывающих долину реки в том месте, где уже зарождалась плотина, но при этом испытывая благодарность за то, что мне довелось увидеть Ганнисон по‐прежнему вольно текущим.

Как‐то прохладным облачным днем в июне 1962 года я управилась с делами и поехала в город за кое‐какими покупками, а потом, хоть я и считала, что это глупо – платить за кофе, который я намного лучше приготовлю дома, согласилась встретиться с Зельдой Купер в дайнере. Разговоры с Зельдой неизменно доставляли мне удовольствие. Она была умной, начитанной и уверенной в себе, а еще ей нередко удавалось меня рассмешить. Я подозревала, что это по ее инициативе ко мне в дверь из года в год стучались все новые неженатые мужчины, и, хотя они меня нисколько не интересовали, я была благодарна Зельде за то, что она обо мне беспокоится. Если не считать моего престранного союза с Руби-Элис Экерс, Зельда была первой настоящей подругой за всю мою жизнь.

В тот день она оделась в бриджи цвета лайма и рубашку в оранжево-розовую полоску. Ее крашеные светлые волосы выбивались из‐под зеленой повязки и закручивались завитыми локонами вокруг оранжевых сережек со стразами. По сравнению с ней, все остальные посетители, включая меня в моем старом хлопковом платье и со скучной темно-каштановой косой, казалось, понятия не имели о том, что наступили шестидесятые. Я пыталась представить себя в одежде, как у Зельды Купер, но даже в собственном воображении я не была на такое способна. Однажды я рассказала ей, что, когда только приехала в Паонию, эта скромная главная улица казалась мне чересчур шикарной, и Зельда в ответ запрокинула голову и заржала, точно пони.

Официантка принесла наш кофе и два куска песочного пирога, посыпанного крошкой. Зельда рассказывала свежие сплетни, а я слушала. Она пошевелила пальцами и спросила, нравится ли мне цвет ее лака для ногтей.

– Называется “Застенчивая синь”, – улыбнулась она с наигранной скромностью.

– О, ну это как раз для тебя, – пошутила я, как будто бы дружеское подшучивание было для меня естественным делом, а она захихикала, как школьница.

Зельда держалась так непринужденно, что в ее присутствии я часто особенно отчетливо осознавала, что бóльшую часть своей жизни провела не среди людей, а среди деревьев. Но она была так добра, что, если мне и доводилось ляпнуть что‐нибудь не то, никогда не обижалась.

Пока Зельда продолжала говорить что‐то про свой лак для ногтей, я бросила взгляд на соседний столик. Сидящий за ним скотовод развернул “Дельта-каунти индепендент” и прижал газету почти к самому лицу – наверняка чтобы отгородиться от нашей болтовни. На газетной полосе был жирными черными буквами набран заголовок: “ПРОЩАЙТЕ, АЙОЛА, САПИНЕРО, СЕБОЛЛА – Города восточного склона выселены ради нового резервуара”.

Я, вероятно, изменилась в лице, потому что Зельда стала тревожно оглядываться. Я указала ей на заголовок и попыталась объяснить, что это для меня значит.

– Послушай, милая, – начала она мягко. – Ну ты же много лет знала, что это произойдет.

Я кивнула. Она была права. Но до этого момента я до конца не верила в то, что города действительно можно стереть с карты – с земли, на которой они стоят, что людей можно выгнать из собственных домов, а все, чем они жили, – сжечь и утопить. Мне удалось устроиться на новом месте, а как остальные? Я подумала даже о Сете. Если до сих пор ему удавалось оставаться на нашей ферме, куда ему было податься теперь – без денег, без стойкости и без здравого смысла? Я представляла себе, как люди, с которыми я росла, укладывают пожитки на грузовики, гонят скот на безопасные земли к востоку от Ганнисона, загоняют в трейлеры лошадей, свиней и кур. Эвакуация, вероятнее всего, продолжалась не один месяц, а я туда даже ни разу не заехала.

– Это все жутко печально, – сказала Зельда, а потом, отхлебнув кофе и откусив кусочек пирога, добавила: – Но разве, черт возьми, раньше такого не бывало? Вспомни хотя бы ютов.

Ее искреннее возмущение меня поразило. Большинство людей, которых я знала, относились к ютам с презрением,