Забвение пахнет корицей - Кристин Хармель

– Солнышко, ты еще не думала, как назовешь ее? – спросил Тед. Роза подняла голову и поймала странный взгляд дочери. Потом на лице Жозефины медленно проступила радостная улыбка.

– Уже придумала, – сказала Жозефина. – Я назову ее Хоуп. Надежда.

К вечеру среды Анни проверила больше сотни номеров по своему списку, но так и не вышла на след бабушкиного Жакоба Леви. Во мне крепнет уверенность, что мы гоняемся за призраком. Я беру с десяток номеров жителей Западного побережья и обзваниваю их, когда Анни отправляется спать, но и мне везет не больше. Никто из тех, с кем я говорю, слыхом не слыхивал о Жакобе Леви, выходце из Франции, прибывшем сюда в 1940-е или 1950-е годы. Даже поиск по он-лайн-списку иммигрантов, проходивших в то время через приемный пункт на острове Эллис, ничего не дает.

На следующее утро Анни заскакивает в кондитерскую незадолго до шести – я как раз добавляю в сладкое тесто сушеную клюкву, кусочки белого шоколада и макадамии – австралийского ореха. Вид у моей дочери таинственный и торжественный – Нам нужно еще кое-что сделать, – объявляет она, бросая рюкзак на пол. Он приземляется с таким грохотом, что я вздрагиваю и невольно задумываюсь, не грозит ли ребенку искривление позвоночника из-за груды учебников, которые она каждый день на себе таскает.

– Ты имеешь в виду Жакоба Леви? – уточняю я. И поспешно добавляю: – Может, начнешь вынимать размороженную выпечку, а? Я что-то немного закрутилась, не успеваю.

Анни безропотно кивает и отправляется к раковине мыть руки.

– Ага, я насчет Жакоба, – продолжает она и, вытерев руки маленьким синим полотенцем, поворачивается ко мне. – Нам надо получше подумать, как его искать.

Я вздыхаю.

– Анни, ты же понимаешь, может оказаться, что разыскать его вообще невозможно.

Она закатывает глаза.

– Ну, у тебя как всегда, сплошной пессимизм.

– Да я просто стараюсь трезво смотреть на вещи. – Я наблюдаю, как Анни аккуратно выгружает полумесяцы из пластикового контейнера. Она снимает с каждого обертку из вощеной бумаги и раскладывает на подносе.

– А мне кажется, если мы хотим его найти, то должны вести расследование поактивнее.

– Расследование? – переспрашиваю я осторожно, удивленно подняв брови.

Девочка кивает, не обращая внимания на скептические нотки в моем голосе.

– Ага. Просто звонить людям мало, это не помогает. Мы должны, типа, начать работать с документами или что-то вроде того. Раз на острове Эллиса его не оказалось, надо смотреть в других местах – как-то же он сюда попал?

– С какими документами? Анни смотрит на меня в упор.

– Я не знаю. Ты же у нас взрослая. Я не могу делать все сама.

Она бережно выносит в кафе поднос с полумесяцами и, вернувшись через минуту, начинает выкладывать кусочки пахлавы на кружочки вощеной бумаги.

– Я просто не хочу, чтобы тебя постигло разочарование, – в который уже раз завожу я, дождавшись возвращения Анни на кухню.

Она пронзает меня убийственным взглядом.

– Это твой способ избежать неприятностей, – заявляет она. – Ты не хочешь этим заниматься, боишься огорчиться. – Анни бросает взгляд на часы. – Уже шесть. Пошла открывать.

Я провожаю ее взглядом. А что, может, она права? Но как же так получилось, что она лучше меня разбирается в жизни?

Я слышу, как она здоровается с кем-то в дверях, и иду к выходу, чтобы начать новый день, улыбаясь клиентам и притворяясь, что на всем свете нет для меня более важного занятия, чем упаковывать для них пирожные.

Едва выглянув из кухни, я с удивлением обнаруживаю в кафе Гэвина, который рассматривает уже разложенную на витрине выпечку. Сегодня он одет не так, как обычно, более официально: в брюках и светло-голубой сорочке. Анни вовсю его обслуживает, укладывая в коробку кусочки пахлавы.

– Привет! – здороваюсь я. – Ты сегодня такой нарядный. И едва выговорив, чувствую, что сморозила глупость. Но Гэвин только улыбается и отвечает:

– Я взял выходной. Собираюсь съездить в дом престарелых в Норт-Шор. Вот и забежал за вашими штучками, хочу угостить тамошних обитателей. Я им больше нравлюсь, когда привожу что-нибудь вкусненькое.

Я от души смеюсь.

– Уверена, они тебя любят и с гостинцами и без. Анни шумно вздыхает, как бы напоминая нам, что она все еще здесь. Мы оба поворачиваемся к ней, и она протягивает Гэвину коробку с пирожными, которую, пока мы болтали, перевязала белой лентой с красивым бантиком.

– Ну что, Анни, – обращается к ней Гэвин. – Как дела с поисками Жакоба Леви?

– Неважно, – неохотно признаётся Анни. – Никто о нем ничего не знает.

– Ты продолжаешь звонить людям по своему списку?

– Уже пару сотен проверила, – вздыхает Анни.

– Ого. Я вот думаю, а нет ли другого способа его поискать? Лицо у Анни светлеет.

– А какого?

Гэвин пожимает плечами.

– Ну, не знаю. А дата его рождения известна? Можно попробовать поискать его в Интернете по дате рождения.

Анни восторженно машет руками.

– Точно. Хорошая идея… – Я жду, что она поблагодарит Гэвина, но вместо этого слышу, как она выпаливает: – А вы, значит, типа, иудей?

– Анни! – вспыхиваю я. – Это невежливо.

– Вовсе нет, – отрезает Анни. – Я просто спросила.

Я украдкой смотрю на Гэвина, а он перехватывает мой взгляд и подмигивает так, что я, кажется, слегка краснею.

– Да, Анни, я иудей. А что?

– У меня совсем нет друзей-иудеев, – объясняет она. – А теперь, когда я узнала, что сама, типа, иудейка, мне просто интересно поговорить про это, ну как, иудейство.

– Это называется иудаизм, а не иудейство, – поправляю я. – Кроме того, ты не иудейка, Анни. Ты католичка.

– Да знаю, – морщится она. – Но я могла бы быть и тем и другим. Ну, как Мами. Мами – и то и другое.

И Анни снова поворачивается к Гэвину.

– Ну и вы, типа, ходите каждую неделю в иудейскую церковь?

Гэвин улыбается.

– Она называется синагога. И я не хожу туда каждую неделю, хотя, наверное, надо бы. Иногда по субботам я работаю, а в другие субботы просто бываю очень занят. Не очень-то это хорошо, да?

Анни дергает плечиком.

– Даже не знаю. Мы, типа, тоже не ходим в церковь или еще куда-то.

– А завтра я как раз собирался пойти, – продолжает Гэвин. – Смотри, раз тебе интересно, Анни, можешь пойти со мной. Если, конечно, мама не против.

Анни смотрит на меня с мольбой.

– Мамочка, можно мне пойти?