Антистерва - Анна Берсенева

Он ехал в Королев и представлял, как начнется его первый рабочий день. Сегодня все будет идти в немного расслабленном ритме: занятия у него будут только в «греческом зале» – так они называли читалку в Центре подготовки, в которой иногда засиживались допоздна, изучая что-нибудь особо мудреное про устройство станции, – и немного на тренажерах. И старенький доктор Аркадий Павлович скажет:

– Что, Иван, сердце-то заработало? Пора, пора, хватит ему лениться, не в невесомости.

А он ответит доктору, который вот уже восемь лет занимается его предполетной подготовкой и знает его незамысловатый организм лучше собственного, что, конечно, сердце перестало лениться, заработало на всю катушку, как положено на Земле, и мышцы восстановились тоже, пожалуйста, может хоть акробатический трюк продемонстрировать.

Так это было после его первого полета и так будет теперь. Он любил это живое постоянство, символом которого был доктор Аркадий Павлович, особенно после полета любил, особенно вот в эти первые рабочие дни.

И когда старый доктор спросил его ровно про это – восстановилось ли сердце, обленившееся в невесомости без земных нагрузок, – Шевардин не сдержал улыбку. Как это было хорошо! Нигде ему не было так хорошо, как на его работе. Это было очень много, это редко кому давала жизнь. И даже не потому, что у него была редкая профессия, а просто потому, что жизнь вообще не многим дает это счастье – до замирания сердца любить то, чем ты занимаешься каждый день.

И то, что во всей остальной его жизни ничего хорошего не было, становилось неважным сразу же, как только он начинал работать.

Потом Аркадий Павлович расспрашивал про цветы, которые Шевардин выращивал на орбите для проверки новых биотехнологий. Цветы интересовали доктора особенно: он был фанатичный цветовод, подоконники в его кабинете и в «греческом зале» круглый год напоминали цветники из сказок Андерсена.

Потом Шевардин рассказывал, как восстанавливался в спортивном комплексе Игало, куда его пригласил Борислав Младич, очень заинтересованный, чтобы о Черногории говорили как можно больше и чаще во всех средствах массовой информации. Это способствовало развитию туризма, а потому отвечало, наверное, бизнесменским интересам Младича. Было большой удачей, что в круг этих интересов каким-то неведомым образом попали русские космонавты и Младич устроил для них личное приглашение президента Черногории – пройти завершающий этап восстановления на Адриатике. Это оказалось не дороже и даже чуть ли не дешевле, чем на привычной черноморской базе. Можно было, конечно, поехать с той же целью в Америку: астронавты, с которыми Шевардин провел в космосе три месяца, приглашали горячо и искренне. Но за такую программу надо было платить, и это были такие деньги, которых никто не дал бы.

О тренировках в Игало Аркадию Павловичу уже, конечно, докладывал Толик Капустин, врач, ездивший туда с Шевардиным, но доктору было интересно узнать все от него самого. Заодно он расспрашивал вообще про Балканы, тут и ребята подтянулись слушать, тут Иван вспомнил, что в багажнике у него имеется целый ящик черногорского красного вина, специально привезенный для коллег…

Вино распили вечером, по окончании тренировок – действительно, в этот первый день не слишком напряженных.

– «Вранац про корде», – прочитал Аркадий Павлович на бутылочной этикетке с нарисованным вороным конем. – Интересно! Написано кириллицей, а звучит как-то наполовину по-славянски, наполовину по-латински.

– У них там и кириллица, и латиница, – объяснил Шевардин. – И ту и другую в школе изучают. А «про корде» – это… «Сердечное вино»! – вспомнил он.

– Лозова лучше, – авторитетно заметил Игорь Федорчук. – Типа хорошей чачи. Да и сливова, на мой вкус, ничего, хоть они ее за третий сорт держат. Душевные они ребята, эти черногорцы! Только узнают, что космонавты приехали, сразу все дела бросают и рюмочку подносят. Им там космонавты в диковинку, это у нас ко всему народ привык. Скажи, Вань? Помнишь, когда нас Борислав в горы возил, все село в тот кабачок сбежалось? Где футболисты на фотографиях.

– Что? – вздрогнул Шевардин. – А-а… Да, хорошие люди.

Он думал сейчас не про сельский кабачок, украшенный фотографиями футболистов – хозяин в молодости был заядлым игроком, – а про то, как девушка с длинными глазами сказала про «сердечное вино». И как золотая пыль сияла на ее щеках, а потом исчезла – смылась морской водой, которой эта бесстрашная девушка боялась.

Он всегда обращал внимание на красивых девушек, и они обращали внимание на него. И он давно уже догадался, почему: не из-за внешности, вполне, на его взгляд, обычной, и даже не из-за профессии, на взгляд многих девушек, тоже обычной, а вот именно потому, что чувствовали его к ним небезразличие. Это было примерно то же самое, что в драке: все решали страсть и напор. И точно так же, как в драке, их невозможно было вызвать в себе усилием разума – они возникали сами.

И с этой девушкой, Лолой, Еленой Васильевной, они, конечно, возникли сразу и сильно, потому что внешность у нее была такая, которая будоражит воображение. При первом же взгляде на нее Ивану представились древние сокровища, мерцающие в кованых сундуках, пиратские корабли с черными флагами, полярные карты, дуэльные пистолеты и все прочее, мальчишеское, что волновало его до сих пор и чего уже можно было бы стесняться, но он не стеснялся, а просто никому про это не рассказывал.

И, конечно, когда он увидел, что такая девушка спускается по стене, держась за виноградные лозы, то, ни секунды не думая, тоже перемахнул через балконные перила, успев только засунуть в карман бутылку вина, стоявшую тут же, на балконе, на пластмассовом столике.

Оставалось жалеть только о том, что так прекрасно проведенная с нею ночь не завершилась совсем уж прекрасно, как он, конечно, надеялся. Но он сейчас жалел о чем-то другом, а о чем, понять не мог. Это было что-то слишком неуловимое, но почему-то очень знакомое; только поэтому он, наверное, до сих пор вспоминал ту девушку, хотя прошло уже два месяца.

Телефон запиликал в кармане, когда Иван открывал дверцу машины.

– Домой едешь? – спросила Лида. – Купи кефир.

– Ладно. Что еще?

– Еще спагетти. Только итальянские не бери. Наши дешевле, а точно такие же. С красной этикеткой. Знаешь, где колоски нарисованы? Купи их. И кетчуп.

Наши спагетти, даже с красными колосками, были совсем не точно такие же, они разваривались и слипались, но объяснять это Лиде было глупо. Так же глупо, как и думать об этом. Надо было только дослушать, что она еще попросит купить – хлеб, яйца, говядину? Лида никогда не говорила всего сразу – она словно проверяла: чего от него сегодня можно добиться простым усилием, чего более изощренным, а чего не добьешься совсем, как ни старайся. Этот ее ежедневный бытовой расчет, связанный с каждым шагом и словом, сначала выводил Шевардина из себя, потом стал нагонять тоску, а теперь не вызывал уже никаких эмоций.

– Еще заедь к маме, забери Инку, – продолжила Лида.

– Зачем? – тускло удивился он.