Чужая война. Книга третья - Вера Петрук

Несмотря на старания Скользящей, рана заживала плохо. Регарди с трудом стоял на ногах, а о том, чтобы ходить без палки, даже не думал. Иногда ему становилось смешно. Будучи слепым, он редко пользовался тростью, но теперь она была необходима из-за какого-то пореза, который не мог затянуться.

Они прошли многие ары, однако Регарди казалось, что он топтался на месте. Старик Махди писал, что халруджи должен быть упорен и решителен в своих целях. Даже если ему отсекут голову, он обязан уподобиться мстительному духу и не умереть, пока не разрешит господин. Арлингу всего лишь порезали ногу, но он чувствовал себя так, словно Дорога Молчания ожидала его уже завтра.

Регарди уже твердо поверил в чудесную смену ветра на могильнике керхов, который заставил бурю повернуть, когда однажды ночью температура воздуха резко повысилась, а дежуривший керх принялся всех будить с криками:

– Самум! Самум!

Ему можно было не надрываться, потому что вихри из пыли, клочков травы и комков глины служили лучшим предупреждением. И это было только начало. Арлинг давно слышал странный звук, но принял его за голоса миражей из Каньона Поющих Душ. Теперь было понятно, что то скребли по такыру гигантские столбы песка, гонимые жарким ветром.

Все произошло быстро. Керхи принялись наспех укреплять палатки и заматывать морды верблюдам, когда вмешалась Цибелла.

– С нами навьял, идиоты! – закричала она. – Где ваша вера? Он здесь, чтобы помогать нам, не оскорбляйте его неверием.

Арлинг не знал, какой бес вселился в женщину, но когда она велела поставить повозку с ним на пути самума, решил, что знахарка сошла с ума. Из всех вариантов, что у него были – уползти и быть убитым мстительными керхами, просить о пощаде и снова быть убитым кочевниками – халруджи решил остаться в повозке, закрыть лицо головным платком и положиться на удачу. До сих пор она не оставляла его.

И хотя Регарди надеялся на чудо, когда случилось то, что произошло на могильнике, ему стало не по себе. Едва песчаные вихри коснулись повозки, ветер резко сменил направление, словно ударился о стену, простирающуюся от горизонта до горизонта и так высоко в небо, что шансов перелететь эту высоту не было даже у него. Самум уполз столь же быстро, как и появился. Он напомнил Арлингу трупного беса Назу, который спешил спрятаться от лучей солнца в земляной норе, с трудом втискивая в нее жирное тело. Как и в первый раз, от бури остались лишь кучи песка, которые странно смотрелись на глиняной корке такыра.

С тех пор отношение к халруджи стало еще почтительней, а сам Арлинг понял, что должен избавиться от татуировки как можно скорее. Убедить себя в совпадении было сложно, но другого выхода не оставалось. Регарди не верил в магию и считал, что всему можно найти объяснение. Он отыщет его позже. Просто для некоторых вещей требовалось больше времени.

Впрочем, его отношения со временем были сложными. Его или не хватало, или было слишком много.

К примеру, сейчас его было с избытком. Пока керхи собирали заразиху, а Цибелла варила на костре крокс, Арлинг пытался не умереть со скуки и заставить себя ходить. Раненая нога не слушалась, плохо сгибалась и была похожа на ветку дерева, которая начала гнить изнутри, но снаружи все еще была покрыта подобием коры. Ему потребовалось девятнадцать лет, чтобы примириться со слепотой. Сколько понадобится времени, чтобы научиться ходить, бегать и прыгать на одной ноге, он не знал. К тому же рядом был не иман, а бывшая Скользящая, в здравом рассудке которой он сомневался.

– Ты похож на орла, который вместо того, чтобы вспомнить, как летать, пытается подражать курице, – изрекла Цибелла, подавая ему чашку крокса.

Керхи варили его из сока чингиля, верблюжьего молока и перца, но вкус у напитка, несмотря на странные ингредиенты, был приятен – в отличие от других блюд керхской кухни, которые Арлингу приходилось в себя запихивать. Очевидно, что те керхи, которые приезжали в Балидет торговать знаменитыми масляными лепешками, исказили первоначальный рецепт под вкусы кучеяров. По крайней мере, их можно было есть, а то, что пекли кочевники из отряда Цибеллы, больше походило на лепешки из песка и глины, сдобренные солью.

Регарди принял напиток и, оставив попытки подняться, вернулся на свое место у костра.

– Сколько тебе лет? – спросил он Цибеллу, чтобы заполнить молчание. Он не боялся оскорбить ее вопросом, потому что керхийки иначе относились к красоте женщины, чем драганки. У кочевников считалась красивой та женщина, которая могла рожать детей. Остальное – молодость, фигура, ум, лицо – не имело значение. К тому же Скользящая не отвечала на те вопросы, которые ей не нравились.

– Восемьдесят или девяносто, – наконец, произнесла она, и Арлинг понял, что задержка была вызвана не смущением, а подсчетом годов. Он едва не поперхнулся кроксом. Регарди задал вопрос просто так, от нечего делать, не ожидая, что Скользящая его удивит. Она казалась ему молодой, да и старостью от нее не пахло.

– Мы хоть и бывшие, но серкеты, – раздраженно пояснила Цибелла, заметив его реакцию. – Ты такой же. Выглядишь на тридцать, а сам, наверное, разменял пятый десяток. Года идут быстрее, чем мы успеваем их посчитать.

– Почему ты ушла из Пустоши? – этот вопрос Арлинг собирался задать давно, но почему-то спросил сейчас, хотя был и не самый подходящий момент. – Можешь, не говорить, я пойму.

Но Цибелла ответила:

– Человек никогда не поймет тайного и непостижимого. Все, что он знает, – поверхностно. Серкеты думают, что проникли в суть мира, что Нехебкай открыл для них тайну из тайн. Глупцы. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– О солукрае? – осторожно предположил Регарди, чувствуя, как запретное слово жжет язык, словно разжеванная горошина перца.

– «Последний Танец Изгнанного», – кивнула Цибелла. – Сколько великих имен было дано этому бесценному подарку бога. Когда-то я грезила солукраем. Сокровенное знание, могучее оружие, смысл жизни. Не знаю, кем в Пустоши был ты, но я поднималась с самых низин. Я была молодой, упрямой, талантливой. Многие старшие мастера предлагали взять меня в ученики, но я искала его – обладателя истинного солукрая. Наша встреча была неизбежной. Я прошла Испытание Смертью и должна была стать его Индиговой Ученицей. Но случилось худшее. Мы влюбились друг в друга. Впрочем, моя любовь кончилась в тот момент, когда он заявил, что не станет обучать меня солукраю, потому что это знание может убить меня. Наверное, я была слепа, потому что только тогда разглядела, насколько он безумен. Мой возлюбленный считал, что великий дар бога нужно предать забвению. «Это знание опасно, потому что стало оружием Подобного, – говорил он мне. – Серкеты не смогут удержать его в тайне, а люди к нему не готовы. Нам нужно забыть о нем». Я сказала, что если он так поступит, то станет величайшим злодеем мира, на что он ответил: «Солукрай не умрет, потому что живет в сердце каждого из нас. Его надо лишь найти в себе, и тогда он возродится – в новом, чистом виде». Тот серкет предал меня, и я ушла из Пустоши, убедив себя, что все наши знания – неглубоки и поверхностны.