По миру с барабаном - Феликс Шведовский

Покаяние и повторение, которое мать учения. Ведь два года назад я уже был во многих из мест, которые нам предстояло посетить теперь, и поэтому воспринимал эту поездку как некую сверку оставшихся у меня воспоминаний, с тем, каковы эти места на самом деле. Чем больше повторений, тем больше неточностей замечаешь. Хотя нет никакой гарантии, что ты когда-нибудь узнаешь, как оно «на самом деле».

Есть такой музыкальный прием – «запаздывание», или реверберация, проще говоря – эффект эха. Его стали использовать в роке после американца Кена Кизи, одновременно и музыканта, и писателя, прославившегося книгой о психиатрической лечебнице «Пролетая над гнездом кукушки». Книгой Тома Вулфа о Кене Кизи «Электропрохладительный кислотный тест» мы все, с моей легкой руки, зачитывались в этом путешествии. Она – о «работе с восприятием», которую проделывала его рок-группа под легкий наркотик ЛСД. Впрочем, совсем необязательно принимать ЛСД, чтобы понять, что наше восприятие действительности неизменно запаздывает, по крайней мере, на тридцать долей секунды – такова предельная скорость реакции человека. Получается, мы всю жизнь имеем дело не с самой реальностью, а с «фильмом» о ней, изготовленным тридцать долей секунды назад!

Эту пропасть невозможно перепрыгнуть, какой бы бесконечно малой она ни казалась. Тут нет никаких «чуть-чуть». Либо пан, либо пропал. Я – пропал. Ведь сам я нахожусь в реальном мире, а воспринимаю себя как дошедшее только сейчас письмо или как свет давно погасшей звезды. В действительности меня, того, каким я себя вижу сейчас, нет. По сути, мы все – живые мертвецы.

И чтобы оживать, нам нужно снова и снова возвращаться…

К тому же из-за того, что два года назад часть путешествия я провел с загипсованной ногой, многие места мне не удалось как следует посетить. То есть, хоть я в них и был, но сидел большей частью в гостиницах или монастырях и записывал впечатления моих товарищей. Теперь же мне представился шанс увидеть все своими глазами.

10 октября 1998 г., суббота. Любимые мои,

пишу вам на пластмассовом откидном столике серого цвета, с которого стюардесса только что забрала начисто вылизанные мной одноразовые тарелки. То был ужин на пути из Бишкека в Нью-Дели. Самолет, летевший к нам, вместо Бишкека сел в Алматы, и мы прождали его в аэропорту «Манас» почти весь день. Вчера в киргизской столице выпал первый снег. Мокрый, подходящий для снежков, он пришел вместе с туманом, который и не позволил пилоту вовремя приземлиться.

Сынок, помнишь, ты спрашивал меня, почему мультяшка Чокнутый говорит не «пойду посплю», а «пойду покиваю»? Ох, и смеялись же мы тогда, смышлененький ты наш малыш! Вот и я так же сидел и кивал, пока в самолет не позвали.

Но это был еще не конец мытарствам. Таможенник придрался к коврам, которые мы взяли с собой в традиционном киргизском сундуке. Он кованый, с красочными узорами. Хотим подарить его вместе с коврами настоятелю индийского храма. Сундук у таможенника подозрений не вызвал, а вот к коврам он с криком потребовал доказательства, что они не предмет старины и не украдены из музея. Матерясь, он уличил нас в том, что в таможенной декларации мы их не указали. Однако место, где их надо указывать, озаглавлено «Служебные отметки», да и на сами ковры киргиз едва взглянул. Все это наталкивало на мысль, что справка была ему не очень-то и нужна. По монашеской одежде он просто принял нас за кришнаитов – завсегдатаев этого рейса, из которых наверняка вытягивал таким образом деньги, и неоднократно. Но у кришнаитов, скорее всего, богатые спонсоры, а у нашего Сэнсэя – крепкие нервы. Поэтому они платят, а Сэнсэй стоит до последнего: либо нас пропускают с коврами, либо мы не летим вовсе.

Наконец таможенник подошел к нам ближе и заговорил тихим, вкрадчивым голосом, стал нас журить, мол, нельзя же так. Его тактика стала мне совершенно ясна: сначала напугать жертву, а потом показать, что есть надежда на его милость, если… Но Сэнсэй не повелся на этот пряник, он просто не стал с ним разговаривать. Нас он попросил также игнорировать таможенника. Выдержав паузу, Учитель неожиданно громко произнес: «Я хочу, чтобы все знали: здесь творится беззаконие!».

Пассажиры, проходившие мимо нас на таможню, и персонал разом замерли. «А что творится-то?» – спросил кто-то в наступившей тишине. «Что здесь за собрание?» – пробурчал другой пассажир, и конвейер очереди снова пополз. Сэнсэй не стал ничего объяснять. Ему было достаточно только однажды повысить голос – и начальник того таможенника спустя минуту попросил нас проходить с нашими коврами, как будто ничего и не было. Учитель прошел мимо таможенников, возмущаясь тем, что в странах бывшего СССР сохранилась советская привычка вот так мучить людей, психологически эксплуатировать их. «Откуда он? Из Японии? Никто его не эксплуатирует», – примирительным тоном отвечал старший таможенник.

Так мы победили, применив то, что Махатма Ганди называл сатьяграхой – упорством в истине, неотделимым от ахимсы – ненасилия. Ненасилие заключалось в том, что мы не спорили с властями и не оскорбляли их. Сатьяграха – в том, что не терпели молчаливо их беспредел. Сказать правду достаточно один раз, но – относительно громко. И это работает!

Милые мои женушка и Женек,

я специально сел к левому иллюминатору, чтобы увидеть не только Гиндукуш, но и Гималаи, которые, правда, все равно оказались слишком далеко, и только остроглазые могли разглядеть на горизонте Эверест и Даулигири. Зато горы Гиндукуша отчетливо громоздились внизу, казалось, почти под самым самолетом! Они двигались и двигались назад, то в снегах, то в облаках, то красные, и наконец – освещенные заходящим солнцем. Те, что пониже, были уже в сумерках. Стелилась настоящая равнина гор. Оказывается, до сих пор горы представлялись мне чем-то вроде стены, отделяющей одну страну от другой, а сверху понимаешь, что горы сами по себе являются целой страной, они тянутся. И нога человека не ступала на эти обширные земли с тех самых пор, как они вздыбились. Вот она, терра инкогнита наших дней! По крайней мере, человек обычный здесь никогда не жил. А необычный, а Шамбала – об этом лучше молчать…

12 октября 1998 г., понедельник. Поздно вечером сошли в Варде с поезда «Низамутдин – Хайдарабад», что совсем необязательно означает названия городов. Например, Низамутдином называется лишь один из вокзалов в Дели. Это как если бы на нашем поезде было написано не «Москва – Саратов», а «Казанский – Саратов». Если кто не москвич, запутается, подумает, что поезд отправляется откуда-нибудь из Татарстана. А вот индусы во всем этом разбираются! Наверное, просто мышление у них поэтическое, не то что у нас. Потому и аэропорт свой главный назвали не банально по имени близлежащего поселка, типа Шереметьево или Домодедово, а по имени своего трагически погибшего премьер-министра – Индиры Ганди.

Ради ее однофамильца – Махатмы Ганди, отца нации, добившегося независимости Индии в 1947 году, – мы и приехали в Варду. Здесь находится главный ашрам его последователей.

Хорошо известно о влиянии Толстого на Ганди. Так что неслучайно именно в Ясной Поляне началось наше долгое путешествие, о котором я и поведаю вам, мои дорогие. От места, где родился Толстой, к Лумбини – месту, где родился Будда. Таков наш маршрут, по коему движемся мы уже почти полгода. До конечной его точки, находящейся в Непале, нам еще ехать и ехать.