Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Канцлер не принимал всерьез возможность заключения русско-польского соглашения, аргументируя свое мнение следующим образом: «Те условия мира, что Швеция предложила русским, им будет все же легче принять, чем польские. По моему скромному разумению, мир с поляками будет для русских более затруднительным, поскольку польская корона никогда добровольно не уступит Смоленска и, возможно, других земель, находящихся у нее. Из-за близости этих мест к Москве русским будет тяжелее согласиться на их потерю, чем на наши требования».

Обе стороны пытались выяснить содержание тайных инструкций, имеющихся у противника, прибегая к традиционному способу добывания ценной информации — подкупу. Агентом русских в шведском лагере стал переводчик Арн Брук, или Анцы Брякилев, как его называли русские. Этот толмач был так силен выпить, что выделялся даже в те времена невиданного разгула пьянства — из-за запоев Брякилева не раз приходилось переносить встречи, — на этой его слабости и сыграли русские. Брякилева завербовал новгородский дворянин Яков Боборыкин, бывший некогда одним из самых горячих сторонников избрания на русский престол принца Карла Филиппа. Когда этот план провалился и на место младшего брата в качестве новгородского повелителя стал претендовать король Густав Адольф, Боборыкин стал тайным шведским ненавистником. Вернувшись из Москвы домой, где он был в составе новгородского посольства, Боборыкин развернул среди горожан агитацию против присяги Густаву Адольфу. Непокорного дворянина едва не заколол шпагой фельдмаршал Эверт Горн, но после заступничества митрополита и новгородского воеводы Одоевского ограничился высылкой Боборыкина и еще двух бунтовщиков в Выборг. Там Боборыкина кинули в земляную яму, а после взятия Густавом Адольфом Гдова привезли показать королю. О том, как шел разговор новгородца со шведским монархом, можно догадаться, поскольку король распорядился тайно казнить Боборыкина, посадив его на кол. И снова в последний момент пришло спасение. О предстоящей казни случайно узнал посетивший короля английский посредник Джон Меррик и убедил его проявить милосердие. Боборыкина сослали на жительство в Ивангород, где его и встретил после долгой разлуки старый приятель Якоб Делагарди. Решив, что ссыльный может пригодиться на переговорах с русскими, Делагарди взял Боборыкина с собой в Дидерино. Как вскоре выяснилось, это было не самое мудрое кадровое решение графа. Боборыкин приложил все силы, чтобы выведать шведские планы, используя для этого пьяницу-толмача. «Списывал списки с немецкого письма, на чем быти договор на посольстве», — гласит летопись. По ночам Боборыкин тайно приезжал к русским уполномоченным, передавая им добытые сведения. Более всего князя Данилу Мезецкого интересовал подлинник грамоты о передаче Шуйским крепости Корелы с уездом. Ходили слухи, что документ шведы подделали. Царь Василий Шуйский якобы грамоту не утвердил, и изначально там были лишь печать и подпись его племянника Михаила Скопина-Шуйского. Если это удастся доказать, претензии шведов на Корелу можно объявить недействительными: мало ли что неразумный юноша натворил вдали от дядюшкиной мудрой опеки! Но даже если грамоту заверил сам царь, шведам еще предстоит доказать факт ее существования. Боборыкин получил приказ выкрасть этот документ.

Шпионская эпопея почти четырехсотлетней давности завершилась так же, как это часто происходит в наши дни. В русском лагере оказался «крот», «жилец Михалко Клементьев», перебежавший к шведам и выдавший Боборыкина. Агенту, однако, удалось избежать расправы. Его вовремя предупредил другой русский приближенный Якоба Делагарди — Угрим Лупадин. Боборыкин бежал. Поплатиться за подвиги русского агента пришлось его семье. Мать, трех братьев и трех сестер Боборыкина сослали в Швецию, реквизировав в пользу короны все их имущество и людей.

В конце февраля 1616 года Дидерино покинули голландские посредники, с трудом выдерживавшие грубые наскоки на них Меррика. Впрочем, они считали, что главного добились. Шестого декабря 1615 года при их помощи было заключено трехмесячное перемирие, впоследствии несколько раз продлевавшееся, а русским были предъявлены шведские требования: 40 бочек золота отступного за возвращение крепостей внутреннего пояса русской обороны на северо-западе или расплата полосой земли между Невой и Ладогой с крепостями в этом районе.

Русские также выставили свои условия, объявив о готовности выплатить 30 тысяч рублей за возврат всех крепостей и территорий, кроме Кексгольма: это было в двадцать раз меньше, чем запрашивал король. Крайние позиции определились, оставалось искать компромисса.

Домой голландское посольство возвращалось через Новгород, оставив в своем дневнике описание ужасных бедствий в этом некогда богатейшем городе: «Во время нашего пребывания в Новгороде мы ежедневно выходили из кремля в город и были свидетелями большой нужды и бедствий, царящих там. Здесь и там на улицах видели мы бедных людей, умиравших от голода и холода. По утрам их без всяких церемоний свозили на санях в специальное помещение, где застывшие трупы громоздили друг на друга, как бочки. Один или два раза в неделю трупы вывозили за город, где зарывали их в больших и глубоких ямах. В две самых больших в эту зиму набросали больше 18 000 человек, которые были жертвами ужасного холода, голода и других бедствий. Бедняги, которые еще живы, волочатся по улицам до тех пор, пока их держат ноги, и мы видели мужа, жену и их ребенка, которые поддерживали друг друга под руки. Они почти не имели одежды и выглядели как почерневшие от голода кожа и кости. Они стонали так жалобно, что даже жестокосердечные люди не могли не дать им милостыни. Когда они падают на землю от слабости, то ползут, пока могут, между домами в грязи, чтобы умереть в нужде без помощи и утешения».

Город, из которого шведы, казалось, уже выскребли все до последнего, тем не менее подвергался новым чисткам. Гарнизону было нечем платить, и шведский комендант Ханс Бойе, старик, страдавший сильными эпилептическими припадками, получил приказ выдавать солдатам жалованье натурой, чем только можно. В кремль волокли колокола, медную и деревянную посуду, бруски железа. Солдаты ломали каменные церкви и монастыри, добывая кирпич для его последующей отправки на продажу в Швецию. 100 кирпичей в 1615–1617 годах стоили в среднем 20 копеек, пять дневных заработков ремесленника. Конечно, русские кирпичи — это не обещанные серебряные далеры, но на войне — как на войне. Там, где стену не брала кирка, наводилась пушка.

В городе-призраке стоял грохот, точно он все еще сопротивлялся вторжению.

Последней ценностью, до сих пор не вывезенной шведами, были великолепные бронзовые врата с литыми изображениями на библейские темы, украшавшие главный вход в Софийский собор. В 1614 году в только что захваченном Новгороде побывал шведский историк Мартин Ашанеус, которому его 120-летняя бабушка рассказала перед смертью, будто в 1187 году новгородцы захватили в Сигтуне прекрасные медные ворота. Мартин Ашанеус, изучив главную достопримечательность Софийского собора, пришел к выводу, что это и есть те самые знаменитые Сигтунские ворота. Новость об открытии стала известна королю, и весной 1616 года Густав Адольф распорядился вывезти врата в Швецию.

Спас реликвию для новгородцев Делагарди. В письме Его Величеству он сообщил, что сами русские отрицают их шведское происхождение, уверяя, что в давние времена врата куплены в Греции. В любом случае снятие их сейчас чревато народным возмущением, поскольку через них входит в храм митрополит. К тому же русским уполномоченным на переговорах обещано не трогать их святыни. Другое дело, если договор не состоится. Тогда Новгород можно разграбить подчистую: «Мы должны будем взять больше, чем одну эту дверь, которая хотя и красива, но не слишком дорога».