Фальшивая Венера - Майкл Грубер

Салинас, похоже, закончил работать с холстом. Он выключил фонарик, снял очки-лупы и поднял вверх маленький флакон, словно в нем было лекарство от рака.

— Готово, — сказал он, убирая флакон в коробочку.

— Замечательно, — сказал Креббс. — Франко отвезет вас в аэропорт Чампино; частный самолет, на котором вы прилетели, заправлен горючим и готов к вылету, так что вы вернетесь в свой кабинет в Мадриде через… — он сверился с часами, — не более чем через четыре часа после того, как вы оттуда вышли. Долгая сиеста, но, не сомневаюсь, в Мадриде такое не редкость.

Салинас улыбнулся и пожал нам с Креббсом руки с учтивыми пожеланиями всего хорошего, безуспешно стараясь скрыть то, что, как я смог теперь рассмотреть вблизи, было безотчетным страхом. Собрав свои вещи, он поспешил удалиться. С улицы донесся звук отъехавшего «мерседеса».

— Очень полезный человечек, — задумчиво проговорил Креббс, когда шум автомобиля затих вдали. — И очень ожесточившийся. Великолепная подготовка, но у него нет того чутья, которое необходимо директору музея в наше время. Поэтому его обошли при назначении нового директора коллекции, и вот его месть. А также гарантия безбедной старости.

— Салинас купит картину для Паласио де Ливия?

Удивленно посмотрев на меня, Креббс рассмеялся.

— Разумеется, нет. Его задача заключается в том, чтобы обеспечить безупречную «родословную».

— Каким образом?

— Это вы увидите своими собственными глазами, быть может, не далее как на следующей неделе, когда мы отправимся в Мадрид.

— Мы?

— Ну да, конечно. — Креббс снова посмотрел на часы. — Знаете, сейчас уже час дня. Вы не хотите пообедать? Лично я умираю от голода.

Мы вышли из дома и спустились к пьяцца Сан-Козимато, где зашли в маленький ресторан. Креббса там знали и, похоже, были очень рады видеть. Нас усадили за столик у окна, и после того, как нам принесли блюдо с сушеными анчоусами и еще одно со снетками в кляре и бутылку шампанского «Крюг», Креббс сказал:

— Уилмот, я понимаю, что вы художник, а значит, человек не от мира сего, но я должен напомнить, что отныне и до тех пор, пока это будет нужно, вы должны соблюдать строжайшую дисциплину. Никаких прогулок в одиночестве, никаких телефонных звонков без разрешения. Когда мы вернемся домой, я заберу у вас сотовый телефон. Не я установил такие правила.

— Тогда кто же?

Наши друзья. Мои партнеры по этому предприятию.

— Вы хотите сказать, что вы «с душком»?

— Прошу прощения?

— Ну, работаете на мафию?

Похоже, это его развеселило, и пока он хихикал, подошел официант и мы сделали заказ. Официант предложил креветки с чесночным соусом по-венециански, и Креббс сказал, что мы закажем это блюдо в честь города, в котором мы начали совместную работу, я согласился, и он присовокупил бутылку белого вина. Когда официант ушел, Креббс продолжал:

— «С душком» — надо будет запомнить это выражение. Но давайте не будем путать святое с грешным. Мафия — это шлюхи, наркотики и продажные контракты на поставку некачественного бетона. Мы же говорим о совершенно ином уровне деятельности.

— Преступной деятельности. Что бы там ни говорили про экспертов, самостоятельно приходящих к заключению. Что бы там ни говорили про Луку Джордано. Вы затеяли грандиозное мошенничество.

Креббс бросил на меня взгляд, в котором сожаление смешивалось с удивлением.

— Ах, Уилмот, неужели вы когда-либо думали, что речь идет о чем-то другом? Признайтесь положа руку на сердце!

И я вынужден был признать, что он прав. У меня есть привычка верить в собственную ложь. Вздохнув, я отпил вино и спросил:

— Итак, когда я получу свои деньги? Или это совершенно другое дело, вроде тех разговоров о набросках для состоятельных снобов, и мне с самого начала следовало сообразить, что ваше обещание слишком хорошо, чтобы быть правдой?

— Боже милосердный, неужели вы полагаете, что я собираюсь вас обмануть? — казалось, с искренним изумлением воскликнул Креббс. — Да это самое последнее, что я сделаю. Уилмот, бо́льшую часть жизни я искал такого художника, как вы, с вашей невероятной способностью воспроизводить стиль старых мастеров. Насколько мне известно, вам в настоящий момент нет равных во всем мире. И было бы величайшей глупостью обойтись с вами без надлежащего уважения.

— Все это замечательно, но с другой стороны, я вынужден спрашивать вашего разрешения каждый раз, когда мне нужно кому-нибудь позвонить.

— Я же говорил, что не я установил эти правила. Но когда операция будет завершена и наблюдение снято, вы сможете звонить кому угодно. Разумеется, неизменно соблюдая осторожность в разговорах. Потому что, поймите меня, в вопросах подделки произведений искусства нет никаких — как бы выразиться? — сроков давности. То есть пока свидетели живы, сохраняется угроза вопросу о подлинности картины. Одно неосторожное слово — и полотно стоимостью в десятки, сотни миллионов долларов превращается в простую подделку, не стоящую и гроша, и тогда покупатели начинают искать способ вернуть деньги. Они обращаются к продавцу, и тот, разумеется, начинает говорить, и постепенно распутывается весь клубок. И тогда все мы отправляемся за решетку, а может быть, и еще хуже, если окажется хоть каким-то боком замешан один из тех джентльменов, о которых я говорил раньше. Перспектива нерадостная. Особенно для вас. И для вашей семьи.

Когда Креббс произнес это, у меня рот был набит снетками, но мне удалось проглотить их, не поперхнувшись.

— О чем это вы? — спросил я. — При чем тут моя семья?

— Ну, это лишь средство держать вас под контролем. До тех пор, пока вы живы.

— Прошу прощения?

— Ну, в общем, я упомянул о свидетелях, однако в таких делах по-настоящему важен только один свидетель. Я хочу сказать, Бальдассаре знает правду, и Франко, и та девчонка, которая позировала, но они никого не интересуют. Любой может заявить, что картина поддельная, однако те, кто заинтересован в том, чтобы она считалась подлинной, всегда смогут его перекричать. Такое происходит сплошь и рядом. Но одного свидетеля никогда не удастся перекричать.

Остановившись, Креббс кивнул в мою сторону и отправил вилкой в рот очередную рыбешку.

— Автора подделки, — сказал я.

— Совершенно верно. Но не падайте духом, Уилмот, умоляю вас. Как я не перестаю повторять, для вас теперь началась новая жизнь. Опасная, но когда настоящее искусство не было сопряжено с определенной опасностью? Флоренция пятнадцатого века была очень опасным местом, и все великие покровители искусства были людьми жестокими и своенравными.

— Вроде нацистов? — забросил удочку я, но он даже глазом не моргнул.

— Я имел в виду американских баронов преступного мира и европейских аристократов. Да и сами художники всегда были флибустьерами, живущими на границах общества. Когда искусство становится ручным, превращается в отрасль шоу-бизнеса, оно становится вялым и скучным, как это происходит сейчас.