Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Сначала я пропускала слова Яковлева мимо ушей, но с некоторых пор стала к ним прислушиваться. В это время в «Худлите» мне предложили перевод исторического романа филиппинского классика Хосе Рисаля «Не прикасайся ко мне». В журнале «Научные доклады высшей школы» моя диссертационная статья стояла в плане выпуска. При этом мозаичная взрывчатая работа в хронике «Иностранки» превращала меня в хроническую неврастеничку.

* * *

Пришел день, когда я решила уйти из «Иностранной литературы».

Чаковский был ошарашен моим заявлением. От него по своей доброй воле еще никто не уходил. Я, малодушно умолчав о «Дружбе народов», сказала, что ухожу дорабатывать диссертацию. Тогда Чаковский выдвинул условие: найти замену в лице латиноамериканиста и редактора.

С некоторых пор в журнал стал захаживать человек средних лет, ранее работавший в «Комсомольской правде» и долго живший в странах Латинской Америки. Не долго думая, я предложила Чаковскому его кандидатуру. И «Чак» взял Юрия Владимировича Дашкевича на работу. Я получила свободу: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день».

Дашкевич рассыпался в благодарностях, и мы мило распрощались. Кто бы мог подумать, что на том наше знакомство не кончится.

С 59-го года началась моя литературная вахта в другом крупном литературном журнале, тоже любимом детище СП и ЦК и довольно популярном издании, где свою карьеру начали Айтматов, Искандер, Амиреджеби и другие известные писатели.

«Дружба народов» размещалась в клетушках правого флигеля «усадьбы Болконских» на Поварской, 52, а «Иностранка» уже переехала в особнячок на Пятницкой, 41. Так что я осталась почти на прежнем месте, рядом с Домом литераторов, с его кинозалом и рестораном.

В «Дружбе народов» были свои интересные и симпатичные редакторы: лучезарная Лариса Иосифовна Лебедева, милая рыжая мышка Лидия Абрамовна Дурново, симпатичная литераторша Валерия Викторовна Перуанская, а также ответственный секретарь добродушная толстуха Людмила Михайловна Шиловцева и другие. Со всеми у меня были ровные отношения, но общих интересов, как в «Иностранке», не было. Я замкнулась в своей сфере и в своей комнате, но от скуки не страдала. Иногда приятно оставлять позади то, что осточертело, и выходить на какой-то новый виток с тем багажом знаний, что получены на витке предыдущем.

Я чувствовала себя теперь полноценным редактором и хозяйкой положения не только в литературе латиноамериканского континента, но и всего необъятного литературного мира. И бросилась этот мир осваивать.

Словно специально к моему дебюту в этом журнале ЦК повелел всем крупным московским журналам подготовить к осени 60-го года специальный «афро-азиатский номер» в знак солидарности с нашими цветными братьями за рубежом и в СССР.

Я рьяно принялась отыскивать литературные шедевры в скудной африканской и азиатской беллетристике. Шедевров мирового масштаба не нашлось, и я решила украсить номер романом Э. Хемингуэя «За рекой в тени деревьев». Хемингуэй любил Африку, его любили в Советском Союзе, и какой журнал отказался бы опубликовать его еще неизвестный у нас роман? Мне посчастливилось найти, быстро отдать на перевод эту вещь и подготовить к публикации.

Весть о сенсационной находке «Дружбы народов» разнеслась в журнальных кругах еще на стадии подготовки упомянутого спецномера. Лидия Ивановна Лерер-Баша, матерый редактор из «Нового мира», прибежала к главному редактору «Дружбы» В.В. Смирнову с просьбой уступить ей Хемингуэя. Я сопротивлялась, но, увы, — Смирнов внял мольбе представительницы именитого «Нового мира». Однако наш афро-азиатский номер всетаки оказался одним из лучших по представленным в нем материалам.

Переводчики с европейских языков, прослышав, что в «Дружбе» требуются хорошие зарубежные произведения, стали частенько стучаться в дверь моего клетушечного кабинетика. За дверью из коридора до меня иногда долетали озабоченные голоса: «Где тут Былинкина Маргарита Ивановна сидит? Где тут такая… пышная блондинка?..»

Подобная аттестация была для меня, прямо скажем, откровением. Мне стукнуло 34 года, я уже выглядела не поджарой девочкой, но была вполне в форме, и о том, что могу казаться полной или хотя бы пышной, себе не представляла. Но у мужчин свои мерила.

* * *

Однажды, в начале 60-го года, ко мне в редакцию заглянул автор, который привлек мое внимание не только тем, что предложил опубликовать пьесу известного французского драматурга Ануя «Жаворонок» в его переводе с французского.

Внешне он был не особенно презентабелен: невысок, довольно тщедушен и лысоват. Лет сорока пяти. Очень походил на американского киноактера Джека Николсона. Те же умные восточного разреза глаза, высокий лоб, крупный правильный нос. И был он очень интеллигентен и очень печален, как Чайльд Гарольд. А что может быть привлекательнее для русской женщины, чем грустный одинокий мужчина, у которого недавно умерла мать и которого недавно бросила жена.

Кирилл Викторович Хенкин был сыном некогда эмигрировавшего из России во Францию актера Виктора Хенкина и русской дворянки, и родился в Париже. После смерти отца он вернулся с матерью в СССР, получил за свой парижский дом квартиру в высотке на Котельнической набережной и работал во французской редакции Радиокомитета.

И вот теперь его старуха мать Елизавета Алексеевна умерла, а жена, красавица американка Анита, его оставила и собралась вернуться в США, прихватив с собой из Радиокомитета не мужа, а молодого редактора по фамилии Сетяев. Беда была и в том, что она увозила и сына, маленького Костика.

Кирилл Викторович стал приезжать в «Дружбу» и по делам, и просто так, поболтать по душам и посетовать на трудности жизни.

Я сама не заметила, как стала чаще обычного поглядывать в окошко: не въезжает ли в ворота «усадьбы Болконских» его желтый жучок-«фольксваген». А если въезжал, то в «зобу дыхание спирало», а в груди щекотало теплым пушистым перышком. Нечто подобное когда-то происходило при виде Сергеева.

Нам было друг с другом легко и интересно. Он нередко отвозил меня на своей машине домой, а летом 60-го года притащил в редакцию большой букет роз и подарил магнитофонную бобину с песнями Окуджавы, входившего в моду.

В эту пору я очень сдружилась с редакторшей из «Иностранки», Ниной Петровной Соколовской, у которой, в свою очередь, был в разгаре роман с видным поэтом-переводчиком Вильгельмом Вениаминовичем Левиком.

Нина, которую в ее журнале ласково называли «сарделькой» за невысокую плотную фигуру, была очень остроумной, добродушной и на редкость непосредственной особой. Как-то, обедая у нас, Нинон обронила фразу, которую мы с мамой, улыбаясь, потом не раз повторяли: «Имеются еще в Москве дома, где можно вкусно покушать». Одним словом, мы с Ниной висели по вечерам на телефоне, с жаром поверяя друг другу подробности происходивших событий. Ничто так не сближает двух женщин, как наличие у каждой по мужчине, и ничто так свирепо не разъединяет обеих, как один мужчина на двоих.

Однако серьезного продолжения у меня с Хенкиным не получилось. Его душа была прибита грустью, а его сексуальные изыски на французский манер мне были не только не по нутру, но вмиг отрезвили от угара. Возможно, со временем из него получился бы нормальный мужчина, но для этого нужно было питать к нему особое чувство или хотя бы большое желание ехать с ним во Францию, куда он, оказывается, замыслил вернуться.