Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Вера Николаевна Кутейщикова посоветовала Валерию Сергеевичу Столбову, заведующему редакцией Испании и Латинской Америки издательства «Художественная литература», дать на перевод мне и Наталии Леонидовне Трауберг (в ту пору тоже начинающему переводчику) нашумевший за границей роман «Сеньор Президент» гватемальского писателя Мигеля Анхеля Астуриаса, который позже стал лауреатом Нобелевской премии по литературе2. Н.Трауберг переводила первую часть романа, я — вторую, а также отредактировала обе части.

Интересно, что я приступила к работе над второй частью книги, не зная, о чем идет речь в самом начале и не ведая об особенностях авторского стиля. Надо сказать, что Астуриас был одним из основоположников магического реализма, о котором у нас ни переводчики, ни читатели еще слыхом не слыхивали. К счастью, переводчики уловили дух, стиль и смысл этой прекрасной вещи, которая имела успех и впоследствии много раз переиздавалась, начиная с «Худлита» (59 год) и кончая «Панорамой» (2000 год).

Эта работа, которая удалась, заставила меня сделать для себя два вывода. Во-первых, художественный перевод требует максимально точного воспроизведения стилистических особенностей и смысловых нюансов оригинала и отвергает отсебятину (именно поэтому нам с Трауберг, которая тоже придерживалась этого принципа, удалось сделать в общем единую вещь, хотя мы переводили ее разные части). Во-вторых, стало ясно, что мне легче одолевать красочный и образный язык писателя-живописца с его аллюзиями и потайным смыслом, чем прозрачный и ясный язык писателя-акварелиста с незатейливой речью. Ландинес преподал мне первый полезный урок, но Астуриас открыл мне мои собственные предпочтения и возможности.

Отныне надо было ухитряться ехать в тарантасе, в который были впряжены лебедь, рак и щука — «долг», «работа» и «увлечение». Иными словами, одновременно писать статьи по диссертации, составлять и редактировать литературную хронику в журнале и заниматься художественным переводом с испанского на русский.

К счастью, работа в редакции начиналась в полдень, и нам предоставлялся один свободный «творческий» день, да еще был месячный отпуск, когда тоже можно было заниматься только своими делами. Когда мы с мамой были летом 58-го года в Ялте, там я и начала переводить «Сеньора Президента». Прочитав очередное Витюшечкино письмо, я брала книгу, словарь, коврик, и мы шли в дикий парк Чукурлар, «на горку», где усаживались под какой-нибудь сосенкой на сухую ароматную траву. Жаркий пьянящий дух чабреца приносил удивительную ясность мысли, и легко находились краски, масляные краски, какими писались астуриасовские образы на русском полотне.

С этого же 1958 года мы стали выезжать на дачу, снимать комнату с терраской и жить летом в Подмосковье, как когда-то в Костине. С той только разницей, что в ту далекую детскую пору по вечерам встречать маму на станцию отправлялась я, а теперь она, свободная от служебного рабства, выходила к восьмичасовой электричке встречать меня, нагруженную сумками и авоськами.

Началась летняя «малинская» эпопея в поселке Малино по Ленинградской железной дороге, километрах в тридцати от Москвы, где, ни много ни мало, мы прожили с 58-го вплоть до 75-го года.

Поначалу в летние месяцы здесь собиралась почти вся костинская гоп-компания, хотя и порядком видоизмененная. Старинные приятельницы: Лида Березовская, Наташа и Милуша Потоловкие — стали дамами свежепенсионного возраста, кое-кто уже обзавелся внуками.

Тетя Милуша Артемова-Потоловская, — все такая же зеленоглазая, с блестками прежнего шарма, — жила со своей послевоенной двенадцатилетней дочкой Мариной, не в мать пышноволосой, но большеглазой и — в будущем — большой охотницей до радостей жизни. Младший сын Милуши Володя (бывш. Вовка, любитель конфет) стал двадцатичетырехлетним статным парнем, женатым на Галине Румянцевой, миловидной жеманнице с властным характером. Володя любил возить трехлетнюю Зою, свое прелестное чадо, в коляске по лесным дорожкам, а Заинька любила по пути выбрасывать из коляски все, что попадало под руку: игрушки, туфельки и отцовские вещи. Бедному молодому отцу приходилось разворачивать коляску и на обратном пути собирать все посеянное дочерью. Трехлетняя малышка уже хорошо говорила по-русски и чувствовала нюансы родного языка. «Слезь, гадина», — уверенно сказала она моей маме, которая случайно села в лесу на «Зоин пенек». В далеком будущем Зоя Владимировна Артемова станет красивой и способной — к языкам и на известные безрассудства — женщиной, ценным сотрудником фирмы «Майский чай».

Старшие сыновья тети Милуши и тети Наташи — Жорес (бывш. горластый Жорик) и Всеволод (бывш. голенастый Сева) — давно были женаты, обзавелись дочками и довольно редко навещали летние резиденции матерей. Тетя Наташа при случае с явной гордостью сообщала, что «у Севы Лиля — редактор в издательстве «Молодая гвардия»» и даже ездит к писателю-фантасту Ефремову…»

В целом славный клан Потоловских постепенно приумножался, хотя доля генетического наследия Александра Платоновича убывала от поколения к поколению в геометрической прогрессии. Фамилия «Потоловские», как и «Березовские» уходила в прошлое.

Лета в Малино не были так безмятежны и радостны, как когда-то в Костино. Не было ни детства, ни желтых купавок, ни белых «ночных красавиц». Но были ромашки, целое поле ромашек у деревни Рожки. И грибы, — белые «скулаки» в лесу, и круглые шампиньоны на лесной поляне.

Особенно большие и жирные ромашки росли на двух холмиках среди поля. Мы приносили домой охапки этих цветов, а потом узнали, что растут они на братских воинских могилах. Там, под Крюково, разыгрывались тяжелые бои с немцами, подходившими к Москве.

Мы с мамой частенько ходили по грибы в небольшой лесок рядом с поселком, где почти у дороги, в густой траве под елками, прятали свои коричневые шляпки наши «скулаки».

Жаркими летними вечерами дачники собирались у кого-нибудь на террасе и дулись в карты. В «кинг» или чаще в «ералаш» по «полкопейки». «Преферанс» не был в моде: крупно рисковать не хотелось, ныне были другие ставки, другие возможности.

Работать в «Иностранной литературе» было приятно и интересно, но моя тройная нагрузка становилась непосильной. Возня с литературной хроникой отнимала массу времени и стоила больших нервов. Дома же по вечерам приходилось заниматься переводом и диссертационными статьями. Одно могло идти в ущерб другому, и надо было что-то предпринять.

Как раз в это время, к концу 59-го года, представился случай, которым можно было воспользоваться.

Довольно известный в ту пору журналист Борис Владимирович Яковлев, часто заходивший в «Иностранку» к своей жене, секретарше Чаковского, белокурой бестии Наташе Легздинг, — стал переманивать меня в журнал «Дружба народов» на высокую должность заведующего отделом зарубежной литературы. Мол, хватит заниматься хроникой, пора редактировать больших писателей, которых можно выбирать и публиковать по своему вкусу. Тем более что зарубежные материалы будут не слишком часто публиковаться в «Дружбе народов», где делается упор на произведения советских республиканских литераторов. К тому же в отдельном кабинете можно будет и своими делами заняться…