Запределье. Второй шанс - Андрей Ерпылев

Охрана быстро очистила пятачок перед парапетом, на который тяжело поднялся герр Штолльберг, и действо началось.

– Вы, – кивнул Йорг девушке в колпачке, раскрасневшейся почище своей курточки; наверняка это первый в ее жизни материал такого уровня – что-что, а в этом бывший газетчик понимал толк.

– «Ганноверер Рундшау». Герр Штолльберг! – героически справилась та с волнением. – Как вы прокомментируете вчерашнее выступление канцлера по федеральному телевидению?

– Пораженчество и трусость! – рубанул воздух кулаком Йорг. – Германия вопреки традиции последних лет пристроилась в хвост США и их верному лизоблюду Великобритании. Мы, немцы, все последние годы гордившиеся самостоятельностью курса, проводимого нашей страной и ее ближайшей союзницей – Францией, посрамлены и унижены. Тогда как Париж, верный идеалам Объединенных Наций, продолжает поддерживать резолюцию по Сибири, правящая коалиция выстраивается в фарватер к Соединенным Штатам и Британии в надежде урвать кусочек пирога с их стола. Моя партия выражает решительное несогласие с этой коллаборационистской политикой Берлина и осуждает государственный эгоизм России и ее корыстных заокеанских адвокатов. Парадиз для всего человечества – вот наш лозунг!

– «Рейнланд Беобахтер», – оттолкнул в сторону едва держащуюся на ногах от волнения девушку коренастый крепыш в кожаной куртке. – Герр Штолльберг, готовы ли вы в случае снятия правительством претензий к Российской Федерации поднять вопрос о вотуме недоверия кабинету канцлера Мёльдера?

– Надеюсь, что я более чем утвердительно ответил на этот вопрос.

– Тогда скажите: если продолжающийся кризис приведет к отставке правящего кабинета, будет ли поддерживающая вас партия выдвигать вашу кандидатуру в канцлеры Германии?

– Без всякого сомнения.

Ответом Штолльбергу был рев одобрения, в котором потонули выкрики журналистов. Толпа, окружившая импровизированную трибуну, быстро росла. То и дело к ней присоединялись люди, выскакивающие из останавливающихся автомобилей. Со своего возвышения политик видел мигалки полицейских автомобилей, стекающихся к «месту происшествия».

«Я снова на коне! – с восторгом и ужасом думал Йорг, бросая в толпу трескучие фразы, которые рождались словно бы не в голове, а где-то высоко, в темном небе, и видя, как жадно люди впитывают его слова и жесты. – Как тогда, в восемьдесят девятом!..»

* * *

– Ты представляешь, Санек, какая лафа начнется…

Трое мужичков самого простецкого вида сидели на перевернутых ящиках возле приотворенной наружу двери гаража и неторопливо, со знанием дела, цедили из старых поллитровых, еще «общепитовских», пивных кружек пенистый напиток подозрительного цвета, навевающего ассоциации с медициной. Привычное сетование насчет того, что «пиво сейчас не то, бодяжат буржуины всякой гадостью, а помните, лет двадцать назад было пиво так пиво, разливное, экологически чистое, и легко можно было выдуть трехлитровку и прийти домой на своих ногах…», уже приелось. Особенно при том, что двадцать лет назад в том же гараже говорилось примерно то же, но совсем в противоположном смысле. До той стадии, когда все наперебой начинают ругать правительство и «новые» порядки, так и не ставшие привычными за полтора десятка лет, еще не дошло, поэтому говорили на нейтральную тему – о работе.

Двадцать лет назад, в начале горбачевской «перестройки», нынешний «клуб любителей пива» как раз начинал свою трудовую биографию, поступив после армии в один и тот же инструментальный цех Кедровогорского механического завода учениками слесарей. Индустриальным гигантом КМЗ – детище одной из предвоенных пятилеток, радикально «приподнявшийся» в годы войны, когда в него влилось сразу несколько эвакуированных предприятий, – никогда не был. Однако работа на этом «винтике оборонного щита Отчизны» всегда считалась престижной, брали туда далеко не каждого, а зацепившиеся могли считать свою жизнь и карьеру устроенной.

Специфика производства диктовала свои условия, и нормальный среднестатистический советский парень – в меру пьющий, неглупый, женатый или планирующий обзавестись семьей в самое ближайшее время, идеологически благонадежный (а какими же могли быть только что дембельнувшиеся из рядов СА «отличники боевой и политической»?) – мог рассчитывать только на рост. Неплохая зарплата, общежитие-малосемейка сразу и квартира в течение ближайших лет, возможность получить заочное образование без отрыва от станка, верстака или руля с последующей должностью от мастера и выше, гарантировали сытую обеспеченную жизнь и безбедную старость… Все это воспринималось как аксиома, на этом зиждилась незыблемость социалистического строя, поэтому на гордо шагавших к проходной, доступной далеко не всякому, глядели словно на избранных, на элиту…

И как бесславно все завершилось.

Августа девяносто первого работники КМЗ даже не ощутили: не до того было посреди свалившихся, как снег на голову, хлопот с бесплодными поисками сахара и мыла, детского питания и трикотажа, курева и лекарств. Кто-то даже злорадно желал демократам «кузькиной матери» от пресловутого ГКЧП… Но того, что началось после «торжества демократии», не ожидал никто.

Почти с той же стремительностью, как наполнялись забугорной снедью и ширпотребом полки магазинов, падал престиж вчерашних «хозяев жизни», оказавшихся на поверку совсем не хозяевами, и еще быстрее разваливался родной дом – завод. У каждого из тянущих сейчас дешевенькое пивко работяг с двадцатилетним стажем был собственный горький путь, не раз и не два обсужденный здесь, в продуваемом всеми ветрами ржавом гараже. Один почувствовал себя выброшенным на обочину жизни, когда сын-подросток, придя из школы, презрительно бросил в глаза отцу противное словечко «гегемон», другой – когда сперва отдалилась в вихре «челночного» угара, а потом вообще растаяла в неведомых далях жена-красавица, третий – когда сбережений, копимых всю жизнь на автомобиль, не хватило не только на срочную операцию матери, но даже на самые необходимые лекарства… А ведь состоял раньше в «клубе» и четвертый завсегдатай, некогда весельчак и балагур, гитарист и записной донжуан, мастер – золотые руки, «влетевший» на огромную сумму на одной из многочисленных «пирамид» и исчезнувший без следа. В квартире его сразу же после того случая завелась шумная и многочисленная темноглазая и черноволосая семья…

Нет, друзья не опустили руки – крутились кто как мог, «вкалывая» на трех работах одновременно, волоча заодно шестисоточные огороды и не забывая о стареющих родителях… И все чаще и чаще в «клубных» беседах возникала тоскливая тема, разрешения которой не предвиделось… Но сегодня привычный разговор «про работу» начинался на мажорных тонах.

– Помните, по ящику болтали про какой-то там проход на тот свет?

– Это который возле Кирсановского аэродрома, что ли?

– Тот самый. Болтали, будто там, на той стороне, такая же Земля, как у нас, только без людей.

– Ну и фиг ли? Нам-то что с того? Перекрыли все, войсками оцепили и никого туда не пускают…

– Ага, я слыхал, что олигархам все продали по дешевке, чтобы они там заповедник устроили. На охоту мотаться и все такое… Воздухом чистым дышать, кислородом, детишек своих поселить.