Фанера над Парижем - Людмила Милевская

Моя рассудительная речь подействовала на Розу благотворно.

— Что я должна делать? — спросила она.

— Если представится возможность, сообщи моему Евгению, что япоехала в деревню. Пускай он высылает туда подкрепление.

— А если не представится возможность сообщить Евгению? —капая слезами, спросила Роза.

— Тогда тебе остается молиться. Порой помогает и это. Я,конечно, неисправимая патриотка, но коль речь идет о моей жизни, то уж лучшемолись американскими молитвами. Рейган утверждал, что они самые действенные вмире.

Роза окончательно сникла, но вдруг ожила, озаренная вздорноймыслью.

— Соня! — радостно визгнула она. — А почему бы тебе самойподкрепление не вызвать? Позвони Женьке на работу и вызови. Да хотя бы егодруга Серегу попроси.

Я с жалостью взглянула на нее и ответила.

— Роза, — ответила я, — ты порой так меня удивляешь. СтанетСерега слушать? Ты забыла, какая у меня репутация? Только ленивый не думает,что по мне плачет дурдом. Для непосвященных обывателей гении и дураки — одно ито же.

С этой горькой истиной я и покинула Розу.

* * *

Я бы могла поджидать Лелю где-нибудь в рощице у въезда вдеревню, но не было уверенности в том, что она точно последует предугаданномумной сценарию, поэтому я отправилась поближе к ее дому.

Пристроилась в соседнем дворе, из которого хорошопросматривался подъезд Турянского, и приготовилась ждать, рискуя быть изгнаннойохраной дома, которая почему-то не терпела в непосредственной близости отздания никаких чужих машин. Однако ждать совсем не пришлось. Только япристроилась, как Леля словно угорелая вынеслась из подъезда, прыгнула в свойавтомобиль и умчалась. Я за ней. Старалась не отставать, но и дистанциюсоблюдала приличную. Минут десять спустя стало совершенно очевидно, чтодвижемся мы в сторону деревни.

Следуя за Лелей, я не теряла даром времени, все прокручивалав голове детали этого преступления, анализировала — такая уж умная у меняголова: и секунды не может без мыслей.

И чем дальше прокручивала, тем больше неприятностей видела вэтом деле. Очень сильно настораживало то, как быстро раскололась соседкаТурянского. Не той закваски баба, чтобы так быстро колоться. Да и Перцевдействовал уж слишком глупо и неумело: зачем ему подслушивать, если сама Лелязаодно с ним? Разве она ему и так не расскажет обо всем, что творится у нее вдоме, без всяких «жучков»?

А может, Перцев не верит Леле?

И потому бросает крутую невесту? Нет, Перцев рассчитываеттолько на Лелю. Женившись на ней, он получает и любимую жену, и полную властьнад капиталами. Разве стал бы он пускаться в такое опасное предприятие, если быне верил Леле?

Тогда зачем он прослушивает ее квартиру?

Да разве только с этим неясности? Тут одни вопросы! Ктотребует с Лели сто тысяч? Ведь явно же проступает еще одно лицо. Как минимум,одно. Чует мое сердце, что это Коровин…

Ох уж эти мне гомики! Не удивлюсь, если Равиль дурит Лелю иведет двойную игру. Тогда и любовничек Коровин в курсе. Он и решил погреть рукиза спиной Равиля…

Точно, Коровин и требует стотысячный выкуп с Лели, но где оней возьмет Турянского?

Нет, Коровин мне не подходит. Турянский же ясно сказал, чтокто-то заходил в подвал. Кто-то с красивым голосом, а именно такой голос уКоровина. Значит, он про Турянского ничего не знал, раз полез в подвал исказал, что там никого нет.

Ой, что-то мозги опять пухнут!

На этой трагичной ноте и зазвонил сотовый. К громадномумоему удивлению, объявилась Треплева. Я не слышала ее сто лет — какой толькочерт заставил ее позвонить. Больших сплетниц я в жизни не встречала. Марусяпротив нее ничто. Пустое место!

Треплева всегда так занята, что виделись мы с ней за всюжизнь всего пару раз, но зато очень крепко дружили по телефону. Правда, это всёбыло до периода Великого Развала. Великий Развал всех так сильнопереориентировал, что многие поменяли даже свой пол, не говоря уже о крыше.Даже в русском языке все поменялось так, что некоторые невинные и тривиальныеслова без краски стыда и произнести невозможно. Иные слова приобрели прямопротивоположный смысл.

Треплева же осталась прежней, но еще более занятой. Теперьона мне звонила раз в год и со сверхзвуковой скоростью вываливала накопленнуюинформацию в течение сорока минут. Можно понять, как я отнеслась к ее звонку.

— Очень рада, но я вся в делах, — сразу же предупредила я. —К тому же я за рулем, чего сильно не люблю — всякая собака может остановить инастроение испортить.

Любой поймет, кого я имела в виду.

— Соня, я как узнала, так чуть с ума не сошла! — не обращаяна меня внимания, зачастила Треплева.

Она, как и Тамарка, всегда слушает только себя.

— Я даже всплакнула, — продолжала наспех страдать Треплева.— Ведь какой был человек! Какой был человек! Знаешь, Соня, он же за мнойухаживал.

— Да кто «он»? — поразилась я. — Кто такой за тобойухаживал, о ком я не знаю?

— Турянский, — жеманясь, призналась Треплева.

Я остолбенела. Ужас! За рулем!

— За тобой ухаживал эстет Турянский? — воскликнула я, сбрезгливостью вспоминая бульдожьи (обвислые и синеватые) щеки Треплевой. —Господи! Как же его угораздило? И почему я не знаю?

— Это было в детстве, — млея от нахлынувших воспоминаний,сообщила Треплева.

Голос ее стал как у кошки, раскатавшей губу на хозяйскуюсметану. Бог ты мой! При чем здесь сметана? Что я мелю! Порой сама себеудивляюсь. Я же о Треплевой. Она вдруг стала чрезвычайно мила, даже голос пересталскрипеть и приобрел девичьи нотки.

— Ах, он носил мой портфель, — уже со скоростью светаизлагала Треплева, — носил за мной сумки, часами торчал под окнами, рвал мне склумбы цветы, бил за меня мальчишкам морды, ах, мы учились в одной школе, в параллельныхклассах…

— Надо же, — изумилась я, — вот уж не думала, что ты такстара. Ветхий Турянский носил твой портфель! Как далеко шагнула медицина! —восхитилась я, имея в виду пластические операции, которыми Треплева всю себяперекроила, перешила и перештопала.

— При чем здесь медицина? — озадачилась она и с присущей ейбестолковостью пояснила:

— Турянский здоров как бык.

— Ну да, он таким и был, раз твои сумки носил, но с тех пормного воды утекло, и кое-что изменилось. Теперь у него порок сердца иклаустрофобия.

Треплева захлюпала носом.

— Знаю, знаю, — плаксиво ответила она, — от этого он и умер.Ах, мне как твоя баба Рая сказала, так я и занемогла. Теперь болею и все оШурике думаю.