Звезда по имени Виктор Цой - Виталий Калгин

Владимир Мукусев, журналист:

«Ради исторической правды я расскажу эту историю. Цой появился во „Взгляде“ не в 1989 году. Виктор появился у нас в конце 1987 года, на третьем месяце существования программы „Взгляд“. И случилось это не потому что я знал тогда о существовании Цоя, хотя я к тому моменту уже что-то о нем слышал. А появился Цой оттого, что к нам в студию сначала позвонил, а затем пришел ленинградский кинорежиссер Алексей Учитель, который снял фильм „Рок“. Героями этого фильма были Борис Гребенщиков и его „Аквариум“, Виктор Цой и его „Кино“, был Шевчук с группой „ДДТ“. Там же был „АукцЫон“, ансамбль „АВИА“, который сегодня мало кто вообще помнит. Так вот, с чем пришел Алексей Учитель тогда? После очень громкой премьеры фильма в Ленинградском доме кино этого самого фильма „Рок“, где не только были песни рок-коллективов, но еще и разговоры и размышления героев, да еще и с постоянным употреблением словосочетания „Ленинградский рок-клуб“, для того времени вообще по сути запрещенного. Так вот, после выхода фильма кто-то постучал куда следует, и из Москвы сверху поступил приказ: привезти не только автора фильма, но и сам фильм, оригинал и все срезки с фильма, потому что он был запрещен и готовился к публичному уничтожению. Что тогда придумал Лигачев, я не знаю, но Учитель приехал ко мне с просьбой: „Спасите фильм!“ Посмотрев фильм, я понял, что единственный возможный вариант его спасения – это вытащить из него все музыкальные номера и насытить ими стандартную схему „Взгляда“. И я это сделал. Я фактически показал весь этот фильм, порезав его кусками, и Виктора Цоя в том числе. Это было первое появление Цоя на Центральном телевидении, по сути. Скандал был до небес, но главное мы сделали. Мы спасли фильм, потому что смешно было запрещать то, что было показано по Центральному каналу.

Что касается участия Цоя во „Взгляде“ и его слов о спекуляции, то это была одна из наших фирменных, как мы тогда это называли, „мулек“. При разговоре до эфира мы пытались вложить в головы наших гостей, если эти головы были не замутнены нашими проблемами, как это было в случае с Цоем. Мы говорили о том, что бы нам хотелось услышать. Например, если бы я заявил во всеуслышание, что пора похоронить Ленина, то я бы, наверное, прожил ровно столько, сколько нужно, чтобы выйти из студии. А вот когда это Захаров сказал – это совсем иное. Уважаемый человек, кинорежиссер. И никто не знает, сколько мы репетировали это все, дословно: что я скажу, что Захаров. Конечно, большинство людей в передаче говорили именно то, что они думали. Их не нужно было учить, что-то объяснять. Но мы в любом случае говорили им, о чем мы хотим сделать вот этот конкретный выпуск. На чем нужно зафиксировать внимание. И Цой сказал именно то, что нужно было. Сам, своими словами».[249]

Игорь Воеводин, писатель, журналист:

«Поздней промозглой осенью 1989 года я бродил по Ленинграду в поисках Виктора Цоя. Цой прятался, и, спасая газетный материал, я встречался с кем-то из его группы. Пустые, бессмысленные слова, нулевые реакции – им просто нечего было сказать без Цоя, статья умерла при зачатии. Через две недели, уже в Москве, мне позвонил Юрий Айзеншпис и спросил, не хочу ли я поговорить с Цоем: в столице начинались концерты „Кино“, и нужна была реклама. Помня свои питерские мытарства, я ответил грубо. Многомудрый и терпеливый Айзеншпис сказал, что мы с Цоем неправы оба, но он, Айзеншпис, берется привезти Цоя куда надо и во сколько надо. Польщенный, я ответил: „Завтра в два в редакции“. Хитрый Айзеншпис привез Цоя в десять и за четыре часа провел его по редакциям всех московских газет. Шумиха была обеспечена, и в два я увидел измочаленного одними и теми же вопросами, полуослепшего от фотовспышек Цоя. Бесстрастная диктофонная пленка сохранила разговор – очередную попытку заглянуть за фасад, неудачную, как все до и после нее».[250]

Из воспоминаний:

«Гаснет свет, музыкантов „Альянса“ сменяют „киношники“. Цоя зал встречает воплями восторга, первые аккорды тонут в энтузиазме зрителей, но нас успокаивают: ребята, это разминка. После третьей разминки зал реагировать почти перестал, напряженно замер в ожидании все-таки песни. Объяснив, что у каждой группы свое звучание, спросив, слышно ли его, Виктор начал концерт с тех же трех взглядовских песен. Народ в партере рвался поближе, но укреплению перед сценой могла позавидовать любая крепостная башня, поэтому, решив, что давить друг друга не стоит, партер попытался забросать группу бенгальскими огнями или, на худой конец, гвоздиками. Гвоздики, в отличие от огней, до сцены не долетали. Спев заглавную песню из нового альбома, решив, видимо, что новенького для нас хватит, Цой перешел к тому, что принесло ему и его группе любовь и популярность, звание лучшего альбомиста прошлого года. Народ неистовствовал. Даже до наших высоких трибун дошла энергия партера. Там, внизу, они были все вместе, мы же – каждый сам за себя, единства под контролем достигнуть трудно. Цой пел: „Мама, мы все тяжело больны! Мама, мы все сошли с ума!“ И хотя милиционер в нашем секторе не был мамой, но с Витей он вполне согласен. Даже струны на гитаре не выдержали: „Ребята, я струну опять порвал. Я вам пока что-нибудь один спою“. Спел. Стадион романтически заслушался. Вернулся Каспарян с гитарой. Смена струн – смена настроения. „Бошетунмай“ – блестящая пародия стала еще смешнее, когда все гитаристы затанцевали в проигрыше: шаг влево, шаг вправо, опять влево. Опять чуть погрустили: „…Но если есть в кармане пачка сигарет, значит, все не так уж плохо на сегодняшний день“. И вперед! „Я ждал это время, и вот это время пришло“, „Они говорят, им нельзя рисковать“, „Дальше действовать будем мы!“, „Между землей и небом – война“. Вперед, к группе, которая на рукаве, к „Группе крови“! Тут уж вскакивают все, яркая полоса света по центру зала вызывает бурную реакцию: все руки поднимаются, шум как при сходе снежной лавины. Полоса света – от огромных букв на сцене „Кино“, чтобы никто не забыл, на каком концерте он здесь присутствовал. Ура!»[251]