Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

Некоторые иностранные журналисты также покинули Петроград после бурных событий февраля 1917 года, посчитав, что обстановка стала слишком спокойной, чтобы об этом стоило писать. «Многие не скрывали своего разочарования. Они надеялись, что революция предоставит им уникальную возможность получать интересный материал, а вместо этого им приходилось каждый вечер озадачиваться тем, как набрать хотя бы сотню строк для своих газет, – вспоминал один из иностранцев. – Иными словами, у улиц, если не считать красных флагов, массы грязи и трамваев, забитых солдатами, был вполне обычный вид. Правительственные кризисы происходили не чаще и не реже, чем в Париже. Общественные митинги из-за их обилия, в конце концов, стали скучными. Внешне повседневная жизнь в России начала походить на дореволюционную: чиновники в министерствах оставались на своих должностях, и в этой стране, отныне свободной настолько, насколько никогда не была свободна ни одна страна в мире, теперь при бесплатном посещении Эрмитажа служащие на входе напоминают о необходимости снять головные уборы»{607}.

К середине мая, после почти четырех лет, проведенных вдали от дома, чтобы обеспечивать свою газету статьями о событиях в России и на Восточном фронте, Артур Рэнсом чувствовал себя крайне уставшим и отчаянно хотел вернуться. «Невозможно избавиться от политики, и это моя работа – как можно внимательней следить за ней, догадываться, что происходит, и угадывать, что произойдет, – писал он своей матери, сообщая ей о своих планах вернуться на месяц домой, – но… ты даже не можешь себе представить, как я устал от всего этого. Наряду с этим события здесь происходят так быстро, что у меня есть возможность, оказавшись в их гуще, сразу же освещать их… Я не решаюсь оставить Петроград более чем на сутки, чтобы не пропустить какой-нибудь новый политический кризис или, вернее, новое проявление практически постоянного кризиса». Бесконечные трудности и лишения, с которыми приходилось сталкиваться многим иностранным журналистам последние несколько месяцев, крайне измучили их; Артур Рэнсом так писал об этом: «Мы теперь больше не человеческие существа – мы колесики в машине, и мы должны точно так же, как они, исправно крутиться и не отвлекаться на посторонние вещи, чтобы вся машина могла исправно работать». У его коллеги Гарольда Уильямса из издания «Дейли кроникл» произошел нервный срыв, и он был вынужден отправиться на Кавказ, чтобы отдохнуть. «Я готов пожертвовать чем угодно…только чтобы вырваться из Петрограда, – писал Рэнсом. – Если достаточно часто перемежать новости о событиях в Петрограде новостями с фронта, то в этом случае все будет в порядке. Но новости лишь о событиях в Петрограде, в неразбавленном виде, способны свести с ума самого здравомыслящего человека»{608}.

24 мая бесстрашная Флоренс Харпер, оставив в Петрограде своего коллегу Дональда Томпсона, выехала на Восточный фронт в Двинск в качестве сестры милосердия американского полевого госпиталя[74]. После того как она уехала, место единственной американской журналистки в Петрограде заняла жительница Нью-Йорка Рета Чайльд Дорр, опытный репортер с левыми взглядами, борец за права женщин и реформы в сфере труда. Она была направлена в Россию изданием «Нью-Йорк ивнинг мэйл». Перед поездкой ее пригласил к себе в кабинет главный редактор. «Ради бога, миссис Дорр, – решил предостеречь он ее, – не посылайте нам очерков о русской душе. Все остальные уже сделали это. Вы едете в Россию, чтобы делать свою работу: писать репортажи о событиях»{609}. В последующие три месяца Дорр будет неукоснительно выполнять это указание. Кроме того, в Петрограде ее пути пересекутся с ее старой подругой-суфражисткой Эммелин Панкхерст, основательницей Женского социально-политического союза (ЖСПС). Рета Чайльд Дорр была с ней вместе в Париже зимой 1912/13 годов, работая над ее автобиографией “My Own Story” («Моя собственная история»).

В то время как союзники были уверены в том, что Россия скоро выйдет из войны, неукротимая Панкхерст (избавившись от «черной метки» британского правительства – на время войны она оставила свою деятельность по защите прав женщин) прибыла в неспокойную российскую столицу, чтобы попытаться выполнить свою миссию: придать русскому народу новые силы. Чтобы выступить в защиту войны, она, однако, избрала не армию. Она сделала ставку на того, кого армия бросила: на женщин Петрограда.

Эммелин Панкхерст прибыла в Петроград в начале июня 1917 года «с молитвой английского народа русскому народу о том, чтобы вы смогли продолжить войну, от которой зависит будущее цивилизации и свободы». Она искренне верила «в доброту сердца и души России», она настаивала на этом в своем обращении, опубликованном в издававшейся в Петрограде русской газете «Новое время»{610}. Она путешествовала с одной из своих самых преданных соратниц, Джесси Кенни, бывшей работницей текстильной фабрики английского графства Ланкашир, которая вместе со своей сестрой Энни являлась убежденным активистом Женского социально-политического союза (ЖСПС). Кенни была самым молодым английским активистом ЖСПС и сейчас, в возрасте тридцати лет, стала существенной опорой для усталой Панкхерст, отличавшейся хрупким телосложением. Это было не лучшее время для пятидесятидевятилетней Панкхерст, с учетом состояния ее здоровья, оказаться в Петрограде, но она была полна решимости в этот критический период войны «приложить невероятные усилия во имя России»{611}.

Будучи всю свою сознательную жизнь радикальной политической активисткой, Панкхерст всегда симпатизировала революционному делу и в 1890-е годы приглашала известных российских политических эмигрантов к себе домой (площадь Рассел-сквер, Лондон) на чай. В 1914 году, с началом войны, она немедленно отказалась от своей воинственной кампании в защиту избирательного права женщин с тем, чтобы поддержать национальные военные усилия, и с этого времени стала разъезжать по Великобритании, стремясь сплотить женщин в этом деле. В феврале 1917 года она приветствовала свержение деспотичного царского режима в России, однако в начале лета западным союзникам стало казаться, что позиции Временного правительства в России все более ослабевают. Возможность того, что Россия выйдет из войны, крайне встревожила Панкхерст; она утверждала, что это «лишит русский народ свободы, ради которой он совершил свою революцию, и приведет его к еще худшему рабству, чем прежде». Именно поэтому она решила поехать в Россию вместе с Кенни (как «патриотичные британские женщины, верные делу своей нации и делу союзников»), чтобы сплотить русское общество и укрепить его слабеющий дух. Это решение крайне встревожило ее пацифистски настроенную дочь Сильвию, которая негласно вела агитацию за выход Великобритании и России из войны{612}.