Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

– Ну, пока они живы, мы будем к ним ходить. Но не волнуйся – нечасто. Ни бабка, ни дед никогда не устраивают дней рождений или чего-то такого – типа Нового года, не дай бог. Бабка от жадности лопнет. Сама ходит… Ну, ты видела, в чём она ходит. А шкафы забиты пожелтевшими песцами, поеденными молью норками, окончательно поседевшими чернобурками и так далее, и так далее, и так далее. Как-то моя двоюродная сестрица попросила у бабки шубу – перешить. Ты бы видела, что со старухой сделалось. Мол, мы копили, недоедали-недосыпали-воевали, а вы? Вам бы только пфуй! Ну да, ну да. Пусть лучше сгниёт. Она даже никого в квартиру эту прописывать не хочет. Знаешь почему? «Потому что мы от государства получили – государству и достанется!» И ведь достанется. Помрут, и достанется. Если бабка первая – то деда ещё можно будет уговорить. Роскошная же хата пропадёт. А вот если дед первый – всё. Бабка – скала. Так что пока они живы, мы будем ходить к ним в гости.

– Какой-то ужас. Получается, ты ходишь к ним не из любви, а чтобы тебе досталась – может быть – квартира?

– Да, лапочка. И никакого в этом ужаса нет. Моей кузине неприятно сюда ходить – она и не ходит. А я – хожу. Ну и кроме всего прочего я действительно люблю деда. Он славный старикан. Напихан только своей партией и правительством под полную завязку, а так-то… Он раньше был и живее, и остроумнее. И действительно, всегда пёкся об этом долбаном народном благе, как это ни смешно. У них же нет ничего, кроме этой квартиры, неотчуждаемой в собственность государственной дачи – ты видела, не бог весть какой дворец – и вороха старых шуб, груды колечек-серёжек и партийных сувениров типа ручки размером с молоток. Дед, дурак, не воровал. Жил неплохо и был благодарен. Свою куриную звезду героя социалистического труда он заслужил.

– Почему куриную?

– Потому что за разведение кур в Одесской области. Немыслимыми темпами в немыслимых количествах. Обидно будет, если эта квартира – государству.

Да, дом на Чкалова угол Белинского, при всей его внешней похожести на новостройки, был внутри на них ох как не похож! «Дом под шаром». Ещё был «Голубая мечта» в самом начале Пролетарского бульвара, наискосок от театра оперетты. В том жил, например, ректор, Игорь Иванович Ильин. А вот Павел Пантелеевич Козырь жил в «Доме под шаром». Действительно, было бы жаль, такую квартиру – четырёхкомнатную! – в таком доме – и государству. Так что всё правильно. Рационально. Прозрачно и… противно. Полине. Получается, если она выйдет замуж за Глеба, то тоже будет невольно заинтересована в этой квартире в этом козырном «Доме под шаром», где ныне проживали дедушка и бабушка Козырь.

Обычные житейские «людские» дела. Ничего такого.

Поэтому курточку хотелось приобрести на собственноручно раздобытые, ни от кого не зависящие средства. Вроде и никакой связи с заботами Глеба о квартире пращуров, но… Какая-то связь всё-таки есть. Видимо, слишком тонкая, чтобы Полина могла определить, облечь в слова. Но точно знала, что связь эта имеется. И она прочная. Прочная и в чём-то даже порочная. Попроси у Глеба куртку – он непременно купит – и, получается, ты тоже уже ждёшь квартиры в «Доме под шаром». А это – чужое. И даже не то что, там, не Глеба, вообще чужое! Всё.

Так! Стипендия плюс зарплата санитарки минус проездной и еда для кота – и уже через год ты станешь счастливой обладательницей курточки цвета лабораторного кролика, страдающего полицитемией. Это если совсем не жрать, совсем не курить и совсем не пить кофе. Не покупать колгот, которые рвутся чаще, чем «падла Нелька» матерится. Вот, последние как раз Тигр нечаянно лапой зацепил. Не ругать же несмышлёныша! Он – живой! А это – всего лишь какие-то колготы. Последняя пара!!! Ну, всегда можно натянуть на них те самые единственные джинсы… Чёрт! Кроме проездного ещё нужны стиральный порошок и хлорка для унитаза. Впрочем, и того и другого можно немножко брать в отделении. Во всяком случае, хлорку – точно! Никто не моет этот коммунальный сортир, несмотря на заявленный и регулярно обновляемый ответственной квартиросъёмщицей Аверченко график дежурств. Так что Полина отмывает и после долгих заседаний бабки Нельки, и после фонтанных извержений дворника Владимира, и после Тоньки, сливающей горшок с Симиным дерьмом именно сюда, а вовсе не в свой санузел. Хотя, по словам всё того же дворника, у неё там только ванная. Какой смысл делать ванную и не установить там унитаз?

– А Тоньке по кайфу сюда таскаться. Она без скандалов завянет. К тому же она претендует на мою комнату, как только я окончательно сопьюсь, заболею циррозом или налакаюсь какой-то дряни, вроде морилки, – сообщал Полине дворник Владимир по утрам на коммунальной кухне. – Раньше-то Аверченок было много, а комнатка у них была одна. А Козецких было мало – папа, мама и я. Комнат же у нас было целых четыре. Потому что отец мой был, не в пример мне, очень важным инженером. Если бы не он, так наш порт и не работал бы вовсе. Теперь вот всё наоборот – Аверченко одна осталась – бабка Нелька, а комнат у неё четыре. Та, где они прежде всем своим жидовским кагалом ютились, плюс три от Козецких. Ну а Козецкий один остался. И живёт в одной-единственной комнатушке, где прежде у его матушки была кладовка. А совсем прежде – при деде и прадеде – кухарка при кухне проживала. Такой вот конец славного рода, дорогая Полина Романова.

– Ну, знаете, потомок славного рода, вам некого винить, кроме себя самого!

– А я и не отрицаю, барышня. Я не отрицаю! Я когда в одном из рейсов был, родители померли. Один за одним. При не совсем до конца выясненных обстоятельствах. Ну, то есть мне так спокойнее думать. Потому что отец помер от старости, а мать – от тоски по отцу. Я радиограмму получил. И? Не в океан же мне сигать и вплавь до материка добираться. А по таким, знаете ли, житейским делам, как смерть престарелых родителей, корабли не разворачивают. Да и идут они, корабли, долгонько. У меня-то вот ещё всего лишь престарелые родители. А у одного из штурманов наших сын двадцати семи лет умер. А ты – посреди Атлантики. Радиограмму получи и распишись. И свались с инфарктом в лазарет. Тоже ещё, тупые куры, такие радиограммы слать. Он что сделает, твой мужик, посреди океана-то, а? А радист – человек подневольный. Принял – обязан известить. Мужества у бабья не хватает. Запомни, Полина Романова, для женщины главное – мужество!

– Смешно.

– Чего это смешно?

– Ну вы сами послушайте, дядь Вов, что вы только что сказали: «Для женщины главное – мужество!» А для мужчины тогда что? Женственность, что ли?

– Да, действительно! И это я, человек, воспитанный на лучших образчиках изящной словесности! Но тем не менее, таковой парадокс: женское мужество – это то, на чём держится земля Русская. М-да… Надеюсь, что хотя бы только русская.

– Так что дальше-то было? – Полина попыталась вернуть на грешную землю дворника Владимира, приготовившегося уже было пуститься в плавание по безбрежью философических волн.

– В смысле?

– Получили вы радиограмму – и?

– Получил, остаканился с горя – у нас экипаж был с понятиями: капитан в лёжке, старпом не подведёт! Поплакал да и на мостик – продолжать службу. А когда вернулся из рейса, территория моя была уже падлой Нелькой ухвачена. Потому что в комнатке её, заместь Аверченок, сжитых со свету Нелей Васильевной, заместь Аверченок сбежавших и без вести пропащих, уже были прописаны Аверченки из Бердичева, Аверченки из Жмеринки, Аверченки из Винницы и ещё куча-мала прочих местечковых Аверченок. И вся эта прописная шобла требовала квадратных метров. А Владимиру Козецкому метры не требовались. Эта ж падла вообще по соседям подписи понасобирала, что я тут по полгода не живу. Да только в ЖЭКе ей сказали, что я, понимаешь, моряк и потому имею полное право на жилую площадь, даже не проживая на ней по полгода. В общем, что тут тогда творилось, лучше тебе не знать. Я даже на пятнадцать суток загремел за хулиганство. И в пароходство, разумеется, сигнализировали. Положено. Из капитанов меня попёрли. Да и из экипажа заодно. В загранку имеют право ходить только кристально чистые советские моряки. Вот так-то, подруга. Побыл сперва береговым – смех, да и только. Я, моряк дальнего плавания, поперёк борща на ложке хожу. Позор! Стал к бутылке прикладываться и… И тот печальный катаклизм, что ты сейчас наблюдаешь, есть следствие пагубной моей страсти. Так что, упреждая твои ремарки, Полина Романова, я тебе сразу скажу, что никого не виню. Даже падлу Нельку, хотя и побил я ей тогда все стёкла в своих – уже её – комнатах. Я же просто хотел выяснить, где материны платья, где отцовские награды, где…