Чужая луна - Игорь Болгарин

И когда уже Кольцов присел к столу, а Вадим деликатно удалился в свою комнатку, Иван Платонович торжественным голосом поделился с Кольцовым своим открытием:

— Вот ведь чудеса какие, Паша! Иван Игнатьевич не просто наш гость. Он — иностранный гость, из самой турецкой глубинки, — и затем он обратился к Ивану Игнатьевичу. — Вы уж, дорогой товарищ, не обессудьте нас за наш превеликий интерес. Может, хоть немного расскажете нам о том, как в Турции очутились, как там живете-можете, как удалось там, на чужбине, сохранить нашу православную веру? Вам-то сколько годков будет?

— После Крещения сорок семь сполнилось, — охотно ответил Иван Игнатьевич.

— Сорок семь? Всего-то? — удивленно вскинулся Артем. — А я все «папаша», «дедок»!

Иван Платонович тоже с некоторым удивлением оглядел гостя:

— Видать, несладкая жизнь вам досталась, — сказал он. — Она свои следы прежде всего на лице оставляет и еще на волосах.

— Да чего там! — смутился Иван Игнатьевич. Не я один там такой. Я — як усе. Усе переживали, и я з имы.

— Я отчего про года спросил? — пояснил Иван Платонович. — Сколько на свете живу, а про россиян в Турции не доводилось ничего слыхать. Знаю только пиесу «Запорожец за Дунаем». Но, откровенно скажу, считал это выдумкой писателя. А жизнь, подумать только, вон какие вензеля выписывает!

— Мы не запорожски, мы — донски, — поправил Старцева Иван Игнатьевич. — Запорожцы тож, слыхав, живуть в Туреччине. Токмо мы з имы не родичаемся. Своих девок за их парубков не отдаем. И их девок до нашего гурту не приймаем.

И Иван Игнатьевич стал подробно рассказывать, как в 1707 году донские казаки под руководством войскового атамана Кондратия Булавина выступили против царя, но уже в 1708 году восстание было подавлено царскими войсками князя Долгорукова. Сам Кондрат был в бою убит. Его друг и правая рука Игнат Некрасов увел всех уцелевших после жестоких боев казаков и их семьи — шестьсот семей — сперва на Кубань, потом на Дунай, а затем и еще дальше, в Турцию

Умирая на чужбине, Игнат Некрасов оставил наказ: «Веру сберечь. Пока Россией правит царь, домой, на Дон, не возвертаться!»

Турецкий султан принял казаков хорошо, даровал им немалые привилегии, вдоволь наделил землей, большей частью неудобьями. С тех пор на протяжении более двухсот лет, росли семьи. Молодые отпочковывались от стариков, уходили на новые земли, там обустраивались. Постепенно переселенцы расселились по всем европейским и азиатским частям Турции. Возвращаться домой, в Россию, охотников было мало. Страх царской мести до сих пор жил в их сердцах. Немало значил и наказ Игната Некрасова: пока Россией правит царь, домой не возвращаться.

— Ах, как все это интересно! — восторженно отозвался Старцев, когда Иван Игнатьевич закончил свое повествование. — Живая история. Но откуда вы все это знаете?

— Я? Я не знаю. Деды помнять, песни рассказывають.

— Вот видите! Ничего в мире не исчезает бесследно, — задумчиво сказал Иван Платонович. — Ладно бы, скульптуры. Или высеченные на камне письмена. Но песни, сказания — совсем уж не материальные субстанции, а и те донесли до нас части нашей удивительной древней истории

Потом Кольцов уединился с Иваном Платоновичем, озадаченно ему сказал:

— Вы не находите, Иван Платонович, что наш гость выглядит папуасом на Всемирной выставке?

— Ну, что ж! Разные люди на свете живут. И это прекрасно.

— Но ведь вопросы, предположения…

— Люди любопытны.

— Я не о том. Наш гость за версту привлекает к себе внимание, что нам совершенно не нужно. Мое ведомство не очень любит удовлетворять любопытство. Тем более, если оно небезосновательное.

— А ты не мог бы сказать мне все это на понятном языке? Такой ряженый на базаре не вызовет никакого интереса. Иное дело, если он идет в сопровождении пограничника или чекиста. Стоит ли будоражить чужой интерес? Вероятно, ты это хотел сказать? — понял Кольцова Старцев.

— Именно это.

— Но позволь тогда узнать, чем же заинтересовал Менжинского этот заграничный гость? — попытался все же выяснить Старцев.

— Если вы ждете от меня честного ответа, то я его не знаю. Полагаю, потому и заинтересовал, что заграничный. Точнее даже: турецкий. А там сейчас, как вам известно, скопилась вся белогвардейская армия. Я пока не знаю, какие у Феликса Эдмундовича на него виды. Но, полагаю, не зря и его, и меня Дзержинский вызывает в Москву

— Как? И тебя тоже?

— И меня тоже.

— «Отгулялся, парнишечка!» — скупо пошутил Иван Платонович и, немного постояв в задумчивости, вдруг решительно и целенаправленно пошел в угол, туда, где стоял старинный, чтобы не сказать древний вместительный сундук: возможно, в этом сундуке привезли сюда приданное еще бабки Ивана Платоновича. Сундук был в должном почете, стоял в красном углу. Над ним были развешаны порядком выцветшие старинные дагерротипные фотографии, и недавние, — все они были вставлены в изящные рамочки.

Иван Платонович повернул в сундуке ключ, отзвучали колокола, исполнившие часть известной «Дубинушки», и лишь после этого он открыл тяжелую резную крышку.

И тут взгляд Кольцова упал на одну из фотографий.

Скользнув взглядом по давно знакомым ему фотографиям, он вдруг заметил новую, прежде им здесь невиданную. Двое напряженно стояли рядом: он и она. Он был коротко стрижен, в темном рабочем комбинезоне, она — в дешевеньком, в цветочек, платьице. У нее на руках сидел ребенок, он таращил свои большие глазенки, видимо, ожидая, когда вылетит птичка.

— А это? — удивленно спросил Кольцов. — Откуда это?

Павел еще раз взглянул на фотографию. Как же он сразу не узнал в этой мадонне Наташу! Она совсем не изменилась, разве что немного похудела. А этот коротко стриженый крепыш, надо думать, и был тот самый слащёвский полковник Владислав Барсук-Недзвецкий, зять Ивана Платоновича.

Иван Платонович как-то осторожно, бережно дотронулся до мальчишки на фотографии:

— Иван, — потеплевшим голосом сказал Иван Платонович. — Внук!

— Поздравляю, Иван Платонович! Объявились-таки? — порадовался за старика Кольцов. — Но откуда у вас эта фотография?

— Из Аргентины! — ответил Старцев. — Удивительное дело! Четыре месяца письмо бродило по свету, прошло через несколько рук, попало в Японию. И не далее как позавчера мне передал его японский консул в России господин Мицура Накагава, — и, как бы подводя итог сегодняшним разговорам, он добавил: — Жизнь состоит из сплошных неожиданностей.

Затем Иван Платонович склонился к открытому сундуку. Он был заполнен ношенной, но совсем не старой и совсем новой, но до сего дня не пригодившейся или слишком быстро вышедшей из моды одеждой. Он извлек лежащий на самом верху профессорский фрак, тряхнул его, расправляя, и тут же повесил на крышку.

— Давно бы пора сделать всему этому ревизию, многое уже никогда не буду носить. Вот и этот фрак. Я надевал его лишь однажды, когда через Харьков проезжал император. И больше никогда носить не буду. А выбросить жалко. Видно, расправляться со всем этим придется моему внуку Ивану.