Кавказская война. В 5 томах. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг. - Василий Потто

Есть данные предполагать, что и внутренние дела Закавказского края тревожили его. По крайней мере, он обращал внимание князя Абхазова на то, что “отношения наши к карабагцам по прошлогодней их измене сделались довольно щекотливы, и под предлогом действовать в нашу пользу, они могут сообщать вредные для нас сведения неприятелю”. И он предписывал ему иметь за населением строжайший надзор.

Немало стоили забот Паскевичу и тайные сношения его с теми тавризскими жителями, которые были недовольны тогдашним положением дел в Азербайджане и только ждали случая восстать против Каджарского дома. Чтобы волновать их умы и в случае надобности вызвать смятение в самом Тавризе, наполненном скрытыми врагами Аббаса-Мирзы, туда отправлен был тифлисский житель, Якуб Ан-шинов, имевший доступ ко многим правительственным лицам, а между тем распространили слух, что он бежал к персиянам. Посланы были из Карабага и другие люди с той же целью. Но Паскевич, видимо, не доверял ни одному из них. “Препятствуйте,– писал он князю Абхазову,– всякому сообществу и знакомству этих людей с Аншиновым. Круг их деятельности один от другого пускай будет, сколько возможно, особый, ибо предатели, чем менее в соединении, тем безопаснее”... События как бы подтверждали его сомнения, и население Тавриза пока оставалось спокойным.

Среди этих забот, непредвиденных препятствий и неопределенных угрожающих слухов, Паскевичу удалось выехать из Тифлиса лишь 12 мая, а Эривани достигнуть только в половине июня, когда давно миновал уже срок, определенный предусмотрительностью Дибича для возможности овладеть даже самим Тавризом, как сказано выше.

Этот суровый урок, продолжавшийся и позже и оправдавший все колебания Ермолова, был необходим Паскевичу, чтобы вывести его на путь более рассчитанных и сообразных с характером местности действий, тот путь, который единственно мог вывести его к блистательному окончанию войны.

Ранней весной 1827 года, когда карабагский отряд не открывал еще своих действий, авангард действующего корпуса, в составе двух батальонов Грузинского полка, двух батальонов Ширванского и батальона карабинеров, под начальством генерал-адъютанта Бенкендорфа, 30 марта стоял уже в совершенной готовности к выступлению, за речкой Храмом, в деревне Шулаверах, на пути к Безобдалу. Предполагалось скорое выступление его в Эриванское ханство. Главная цель этого движения была определена еще инструкцией Ермолова и заключалась в защите жителей от персиян, и особенно в сборе продовольственных средств в пространстве между реками Абаранью, Гарничаем и Араксом. Авангард должен был занять как можно ранее Эчмиадзинский монастырь, основав там укрепленный складочный пункт, а затем уже действовать, смотря по обстоятельствам, к стороне Эривани или Сардарь-Абада.

2 апреля, в шесть часов утра, Бенкендорф повел авангард через Акзабиюкские горы. Бездорожица стояла полная. На первых же семи верстах обоз застрял в невылазной грязи, и батальоны, закинув за спину ружья, должны были тащить его на руках. Целый день пробились войска с обозом, так как дорога, никогда на разрабатывавшаяся, теперь, при весенней распутице, была решительно непроходимой. Только к вечеру отряд перевалил наконец через горы и стал по ту сторону их, у Самисского поста. Обозы ночевали в горах и прибыли уже на следующий день после полудня.

В Джалал-Оглы присоединились к авангарду еще батальон тифлисцев, два казачьих полка и двенадцать орудий третьей легкой роты Кавказской гренадерской артиллерийской бригады. Туда же 5 апреля прибыл генерал-адъютант Дибич и сделал войскам смотр, пропустив их мимо себя походным порядком.

Пехота и кавалерия с их обозами прошли спокойно; но с артиллерией вышла целая история. Новицкий, тогда молодой артиллерийский офицер, впоследствии один из видных деятелей Кавказа, рассказывает, что ремонтные лошади, только что приведенные со степей, в первый раз увидели орудия и упряжь, и каждого степного аргамака приходилось подводить к запряжке нескольким людям. Лошади тряслись, били, но кое-как к приезду Дибича были запряжены, и орудия одно за другим вошли в линию. Когда приехал Дибич и прошла мимо него пехота,– очередь дошла до батареи, которой командовал подполковник Эристов. Но едва раздалась команда: “Шагом”,– как первый взвод понесся в карьер, орудия и ящики рассеялись в разные стороны, врезались в пехоту и опрокидывались. Пехоте приказано было остановиться, составить ружья, поднимать пушки, ловить передки. Прочие артиллерийские взводы были задержаны на все время, пока первый приводили в порядок, они этим воспользовались, взяли лошадей под уздцы и сделали небольшое учение. Почва была растворена, колеса глубоко врезались в землю,– лошади утомились и пошли спокойнее.

“Вот вам и чудесные войска Алексея Петровича, всеми расхваливаемые,– заметил Дибич Бенкендорфу.– Какого успеха можно ожидать от подобной артиллерии!”

Но артиллерия эта впоследствии, однако, постояла за себя, и командир именно этой бригады, полковник Долгово-Сабуров, заслужил в Персии георгиевский крест. Сам Паскевич писал по взятии Эривани великому князю Михаилу Павловичу, что “ему, как генерал-фельдцейхмейстеру, конечно, приятно будет услышать о подвигах артиллерийских офицеров, которые покрыли себя славой в нынешней кампании уже при трех осадах”.

Прямо со смотра войска двинулись в поход, и начался трудный перевал через высокий снежный хребет Безобдала. Утро было прелестное. “Мы любовались,– говорит один из участников похода,– на снежные утесы Безобдала, поднимающие свои головы к небу из черного плаща окутывающих их лесов. Горы еще были покрыты снегом, и на белой пелене их красивыми световыми переливами ярко горели и играли лучи восходящего солнца. Самая вершина Безобдала скрыта была в облаках, которые, клубясь по всему гребню, уподобляли его огромному жертвеннику в храме вселенной. Безмолвная и пустынная долина серебряной скатертью расстилалась у преддверия этого храма, где человек является такой ничтожной точкой”.

Солдатам пришлось преодолеть неимоверные трудности. С первых же шагов на крутой Безобдал (“бес его дал” – толковали между собой солдаты), обозы и орудия остановились. Пришлось выпрячь лошадей и тащить тяжелые телеги и пушки на людях. Чем выше поднимались войска, тем более встречали снега и туманов и, наконец вошли в облака, где дорога идет над самым обрывом лесистой пропасти, казавшейся бездонной. К тому же погода с полудня, когда отряд еще не поднялся до половины горы, стала портиться, а к вечеру поднялась вьюга; ветер, дувший до сих пор навстречу, перешел в настоящий вихрь, повалил густыми хлопьями мокрый снег, перемежающийся с дождем, дрогнуло, загудело и застонало ущелье. Дорога окончательно пропала. Ночь захватила батальоны в горах, и они вынуждены были, среди суровой погоды, остановиться под открытым небом.

Нужно было удивляться терпению и мужеству, с которыми кавказские солдаты переносили трудный переход и эту адскую ночь; в рядах их только и слышались походные песни да веселые шутки старых солдат над молодыми, ежившимися от холода. И Бенкендорф восторженно говорит, об этом в своем донесении: “Довольно было одного слова, одного взгляда, чтобы целые роты бросались в воду и в грязь и на плечах вытаскивали обозы”. Николай Павлович своим царским словом почтил эту невидную, но исполненную трудностей службу кавказского солдата: офицерам, участвовавшим в походе, объявлено высочайшее благоволение, нижним чинам – по рублю, по фунту мяса и по чарке водки на человека.