Мейси Доббс. Одного поля ягоды - Жаклин Уинспир

Теперь, стоя в саду перед величественным домом и глядя на реку, она вспомнила, как много событий произошло за столь короткое время, и поняла, что ради будущего должна встретиться лицом к лицу с прошлым.

Она была готова.

Тот разговор, на котором настоял Билли, развязал в ее прошлом какой-то узел, много лет связывавший с войной во Франции.

Да, было пора. Давно пора.

— Мисс Доббс, так ведь?

Женщина за конторкой улыбнулась Мейси, ее ярко накрашенные губы подчеркивали ширину улыбки, облегчавшей посетителям вход в этот дом, вычеркнула фамилию Мейси из списка ожидаемых посетителей и, подавшись вперед, указала ручкой:

— Идите по коридору, вон там сверните влево, потом идите в кабинет медсестер. Он справа. Его нельзя не заметить. Там вас ждут. Оттуда вас проводит старшая медсестра.

— Спасибо.

Мейси медленно шла, следуя указаниям. Обширные композиции цветов по обе стороны мраморного коридора испускали аромат, который ее успокаивал, как успокоил вид воды до того, как она вошла. Да, она была довольна, что приняла это решение. Почему-то теперь это было не так тяжело. Она стала сильнее. Окончательная стадия исцеления была близко.

Она постучала в приоткрытую дверь кабинета медсестер и заглянула внутрь.

— Я Мейси Доббс, приехала к…

К ней подошла старшая медсестра.

— Да. Доброе утро. Приятно встретить посетительницу. Мы редко видим их.

— Вот как?

— Да. Для родных это нелегко. Но это очень благотворно действует.

— Да. Я была медсестрой.

Старшая медсестра улыбнулась.

— Я знаю. Его мать сказала нам, что вы будете приезжать. Она была очень этим довольна. Рассказала нам все… ладно, оставим. Пойдемте со мной. День сегодня замечательный, правда?

— Где он?

— В оранжерее. Там красиво, тепло. Солнце светит внутрь. Они любят оранжерею.

Старшая медсестра повела Мейси по коридору, свернула влево и открыла дверь в большую стеклянную пристройку, заполненную экзотическими растениями и деревьями. С тех пор как они вышли из кабинета, старшая медсестра не умолкала. Они ведут себя так, чтобы успокоить посетителей, подумала Мейси.

— Сперва это называлось зимним садом — владелец построил его, чтобы родственницы могли прогуляться зимой, не выходя на холод. Здесь можно свободно гулять. Пожалуй, пристройка слишком велика, чтобы называться оранжереей, но мы называем ее так.

Она снова подошла к Мейси.

— Туда, к фонтану. Он любит воду.

Старшая медсестра указала на открытое окно.

— И хотя помещение теплое, оно не должно перегреваться, если вы понимаете, что я имею в виду. Мы открываем окна, чтобы летом здесь был ветерок, и до сих пор кажется, что сейчас лето, правда? Ага, вот он.

Мейси посмотрела в ту сторону, куда указывала рука, на мужчину в кресле-каталке. Он сидел спиной к ним, лицом к фонтану, чуть склонив набок голову. Старшая медсестра подошла к нему, наклонилась и заговорила. При этом легонько похлопывала мужчину по руке. Мейси стояла неподвижно.

— Капитан Линч. К вам посетительница. Пришла вас проведать. Очень красивая дама.

Мужчина не пошевелился. Не отвернулся от фонтана. Старшая медсестра улыбнулась ему, подоткнула одеяло, закрывавшее колени, и подошла к Мейси.

— Хотите, я побуду здесь?

— Нет-нет. Со мной все будет в порядке.

Мейси закусила губу.

— Конечно. Минут двадцать? Потом я за вами приду. Одна вы не найдете выхода из этих джунглей.

— Спасибо, старшая сестра.

Женщина кивнула, посмотрела на приколотые к фартуку часики и пошла к выходу по кирпичной дорожке, над которой нависали ветви. Мейси подошла к Саймону и села перед ним на низкий бортик фонтана, подняла взгляд на человека, которого очень любила, со всей пылкостью первого чувства, выкованного в горячем огне военного времени. Мейси смотрела в лицо, которого не видела с семнадцатого года, в лицо, которое теперь очень изменилось.

— Здравствуй, любовь моя, — сказала Мейси.

Никакой реакции не последовало. Мужчина смотрел куда-то далеко позади Мейси, на место, которое мог видеть только он. Лицо Саймона было покрыто шрамами, седые волосы росли вдоль лиловых шрамов на темени.

Мейси протянула руку к его лицу и провела пальцами по этим негладким линиям, поражаясь тому, что результаты ранений оказались такими разными. Шрамы, так схожие внешне с ее шрамами, скрывали иное, гораздо более глубокое повреждение. По сравнению с ним ее раны от разрыва того же снаряда были поверхностными. Однако повреждение Саймона позволяло ему совершенно не ощущать еще более сильной травмы — разбитого сердца.

Саймон по-прежнему не шевелился. Мейси взяла его руки в свои и заговорила:

— Прости меня, моя любовь. Прости, что не приезжала к тебе. Я очень боялась. Очень боялась не вспомнить тебя таким, как ты был со мной…

Она потерла его руки. Они были теплыми, такими теплыми, что она ощущала холод своих.

— Поначалу люди спрашивали, почему я не приезжаю, и я отвечала, что мне не под силу тебя видеть. Потом с каждым месяцем, с каждым годом казалось, что память о тебе — о нас… о том взрыве — покрывается очень тонкой папиросной бумагой.

Мейси закусила губу, непрерывно поглаживая неподвижные руки Саймона и продолжая свою исповедь:

— Казалось, я смотрела в окно на свое прошлое, и оно не было ясным. Наоборот, становилось все более тусклым, и в конечном счете стало слишком поздно. Слишком поздно для того, чтобы приехать и увидеть тебя.

Глубоко вздохнув, Мейси закрыла глаза, собралась с мыслями и заговорила снова. Напряжение в ее голосе ослабло, когда облегчилось бремя не сказанных ранее слов.

— Отец, леди Роуэн, Присцилла — все они вскоре перестали спрашивать о тебе. Я держала их на расстоянии. Всех, кроме Мориса. Морис все видит насквозь. Он сказал, что если люди и не видят мою броню из папиросной бумаги, то ощущают ее и спрашивать больше не будут. Но он знал, Морис знал, что когда-нибудь я приеду. Сказал, что правда становится еще сильнее, если подавляется, и достаточно лишь крохотной щели в стене, чтобы она вышла наружу. Саймон, так оно и случилось. Стена, которую я возвела, рухнула. И я очень стыдилась того, что не могла взглянуть в лицо правде того, что с тобой случилось.

Саймон неподвижно сидел в кресле-каталке, руки его не шевелились, хотя кровь окрасила кожу.

— Саймон, любовь моя. Я так и не дала тебе ответа. Видишь ли, я знала, что должно случиться что-то ужасное. Я не могла обещать тебе совместную жизнь, будущее, когда никакого будущего не видела. Прости меня, дорогой Саймон, прости.

Мейси обернулась, чтобы взглянуть, на чем сосредоточен его взгляд, и с удивлением увидела, что на окне, где они отражались вдвоем. На ней был синий костюм, синяя шляпка, волосы собраны в узел на затылке. Несколько черных прядей, всегда одни и те же, выбивались из-под шляпки и спадали на лоб и щеки. В отражении она едва могла разглядеть его шрамы. Стекло подшучивало над ней, показывая прежнего Саймона, молодого врача, в которого она так давно влюбилась.