Любовник богини - Елена Арсеньева

Варенька вздрогнула, запнулась, несколько капель молокавыплеснулось через край… до нее долетел испуганный шепот отца, короткий вздохВасилия… и в то же мгновение она поняла, что это не взор дьявола или ракшаса:это смотрит на нее Нараян. Верно, угасающее солнце придало его глазам такойстрашный, нечеловеческий блеск. Но сердце все еще сжималось в испуге, иВаренька успокоила его тем, что прилежно исполнила прежде неведомый ей, ноотчего-то хорошо известный завершающий обряд: поставив чашу с молоком у ногВасилия, она обмыла их и обтерла своими распущенными волосами, а потом вдруг,неожиданно для себя, приникла к ним губами. Счастье, затопившее ее сердце вэтот миг, было почти нестерпимо…

Василий вздрогнул, подхватил ее, прижал к себе, поцеловал —бережно, словно священнодействуя.

— О боги, чьи чудесны деяния! — послышался голос. — Дасвершится ваша воля над этими людьми!

Едва ответив на поцелуй — так дрожали от близкихвосторженных слез губы, — Варенька испуганно оглянулась. Почему-то показалось,что, поднимаясь, она толкнула какого-то человека, — но за спиной никого небыло, полянка просматривалась до самых джунглей. И все-таки Варю не оставлялоощущение, что вокруг толпится народ.

Она явственно слышала шуршанье одежд, шелест шагов, всплескисмеха, неразборчивый шепот — как бывает в церкви, когда толпа гостей,собравшихся присутствовать на венчании, слышит последнее «Аминь!» священника и,не осмеливаясь нарушить тишину храма, шепотом поздравляет молодых, теснясь кним поближе, чтобы выразить свою радость и умиление взглядом, прикосновениемили чуть слышным словом привета.

Варенька слабо улыбнулась, благодаря, потом ликующее:«Горько!» — коснулось ее слуха, и не успела она удивиться, что в церкви кричат«Горько!», как губы Василия вновь завладели ее губами.

— Слажено! — торжествующе выкрикнул Бушуев, хлопая по плечамобоих «дружек», однако если Реджинальда от этого резко качнуло, то Нараян,казалось, даже и не заметил увесистого удара.

— Чего пялишься? — счастливо захохотал Бушуев, пьяный безвина от одного только облегчения, что столь удачно пристроил своенравную дочку.— Заведи себе такую же красавицу и целуйся сколько хошь, а на чужих женокпопусту глядеть закон не велит! Ну что, ваше преосвященство, — обернулся он кКангалимме, взирая на нее уже без всякого страха, как на близкого человека,почти что родню. — Благословите вести молодых почивать? У тебя тут какое-нитоложе сыщется?

— Только цветы, — прошелестел голос колдуньи, долетевшийоткуда-то издалека, и теперь все заметили, что ее больше нет на поляне.

Исчезла не только она — исчез и белый день. Вечер сгущалсянеудержимо, и его темное покрывало, без сомнения, было напоено сонными чарами,потому что Бушуев вдруг по-детски начал тереть глаза кулаками.

— Ежели сейчас не усну, то помру, как бог свят помру, —пробормотал он вяло и побрел на заплетающихся ногах неведомо куда — к каким-тотемным очертаниям с мерцающими огоньками. Вроде как сарай, хижина… Бушуеватянуло к жилью, и он облегченно вздохнул, когда заполз под какую-то низкуюбалку.

— Эй, Реджинальд, Нараян., подите сюда, здесь хо… — ещеуспел выдохнуть он, прежде чем рухнуть, как с обрыва, в глубочайшую соннуюмглу, мягкую, обволакивающую.

Он уснул, так и не узнав, что Нараян исчез, а Реджинальдпоследовал его совету, и теперь они вдвоем спят без задних ног возле этогостранного строения… которое было всего-навсего головою сиватериума.

Желавшие уснуть давно уснули, желавшие уйти — ушли, а этидвое, желавшие любить друг друга, все так же стояли недвижимо на поляне. Была вэтом некая особенная роскошь, утонченная радость: стоять, обнявшись, прильнувтак крепко, что и малый ветерок не пробрался бы меж их телами, — даже нецеловаться, не мять друг друга нетерпеливыми руками, а просто стоять, незрячимиглазами глядя в ночь, на темные джунгли, на небо, разукрашенное звездами.Теперь они могли не спешить: вся ночь была их, а за ночью следовала жизнь,которую они могут провести в объятиях друг друга — и никто ни чего не посмеетим сказать. Они принадлежат друг другу на веки вечные, на все времена.

«Как, ну как же это случилось? — смятенно думал Василий. —Мы не знали друг друга всю жизнь, и вся наша жизнь вела нас друг к другу!»

Ему теперь нелепым казалось даже вспомнить о том, чтоВаренька когда-то не нравилась ему, что он ее даже ненавидел. Чего врать-тосебе? Она убила его наповал еще прежде, чем сказала слово, еще прежде, чем онувидел эту тень ресниц на щеке и завиток, прежде, чем дрогнули ее губы, заставляязадрожать его сердце. Сейчас ему казалось, будто он полюбил ее, еще не зная,еще не видя, услышав только имя — имя, звучавшее как таинственный, обещающийшепот. А может быть, еще и раньше, не видя ее, не зная о ней, он уже любил ее,ждал встречи с нею. Еще до рождения, в этой жизни и в той, во все времена…

Время готовило их к встрече друг с другом. Василий невольновздрогнул от этой мысли. «Время породило небо, во времени пылает солнце.Временем сотворена земля. Это непостижимо, но мы смиряемся с этим — надо уметьсмиряться с непостижимым, чтобы жить, Непостижима эта страсть меж нами…»

Да, между ними двумя стояло еще одно существо, взаимно имирожденное. Это была их страсть, их взаимная страсть, и она забрала в свои рукиполную власть над ними.

Страсть была нетерпелива. Она не желала ждать!

Она мечтала слить их тела, и сердца, и губы, она хотела,чтобы на эти звезды они смотрели единым взором — ее взором! Страсть былаполновластным владыкою, и ее рабы беспрекословно повиновались ей.

О нет, у них не было ни единой возможности противиться! Дажеэто единственное на поляне дерево, под которым они стояли, было не простокаким-то там дубом, нет — оно звалось ашоки, что означает — дерево любви, и,когда его листья зашелестели при дуновении ветра, они зашептали мантру любви.

Варя всего лишь положила ладонь на грудь Василия, однако онвесь, весь сейчас был единой плотью, распираемой желанием, и сожми она сейчас вруках его стебель, его меч, его оружие любви, это вряд ли могло подействоватьсильнее, чем самое легкое прикосновение.

У них не было пышного ложа, отделанного благовоннымсандалом, да и не надобно им этого было, потому что каждый из них был ложемдруг для друга. Он объял ее, как обод объемлет спицы, она обвивала его, какпелены обвивают новорожденного — и мертвого, и это было правдой: он рождался в ееобъятиях, и умирал, и рождался вновь и вновь.