Бумажные призраки - Джулия Хиберлин

Я запуталась в собственных чувствах. Что я сейчас испытываю? Облегчение – от того, что в шкафу не оказалось жутких трофеев? Мандраж – от того, что Карл до сих пор держит ситуацию в своих руках?

Я ощупываю дно отсека со швейной машиной и не нахожу ничего, кроме пыли. Выкладываю на пол Элеонору – старый объемистый «Кодак Дуафлекс», – и Джин, винтажный «Кэнон» с длинным объективом-гармошкой.

Пока я собирала информацию о Карле, то волей-неволей кое-что узнала о камерах – и теперь могу почти без труда опознать любую из тех, что лежат на полках шкафа. Внимательно ощупываю задние стенки отсеков, в которых покоились Элеонора и Джин. Ничего. Что ж, допустим, в шкафу хранится только коллекция камер.

Вдоль пола тянется один большой длинный ящик, которого я вчера не заметила. Ручки на нем нет, только маленькая замочная скважина.

Я все поняла, Карл. Сюда должен подойти твой серебристый ключик.

Снимаю цепочку и встаю на колени перед шкафом. Но ключ не нужен: когда я дергаю ящик на себя, он послушно вываливается, осыпая пол черно-белым содержимым.

Новые бумажные призраки.

Тени и свет, углы и пятна. Карл хранил в ящике не меньше сотни фотографий, все 8×10 и черно-белые. Мне пришлось четыре раза ходить от шкафа к дивану, чтобы перетаскать туда все снимки. Начинаю спешно их рассматривать.

Я-то надеялась увидеть лицо девушки под дождем или девушки из пустыни. Но нет. Никаких покалеченных тел и костяных россыпей под ржавыми остовами машин на дне оврага. Никаких Мэри. Большинство фотографий я вижу впервые. По меньшей мере четверть из них – собачьи портреты.

И на всех без исключения – новые грани Карла, в которых я ему раньше отказывала.

Эти снимки заставляют мое сердце трепетать от чувств. Сожаление, ликование, тоска. Сколько времени и сил мы тратим на ожидание чего-то – а оно всегда прямо у нас под носом. Магия в обыденности, экзотика – у нас во дворе. У каждого зверя есть душа, а у каждого человека – ужасная и прекрасная история. Карл снимает через темное стекло. Ничто не вечно, говорит он. Ни радость, ни боль.

Карл никогда не лез на рожон, не пытался запечатлеть на пленку исторические моменты. Юбка Мэрилин Монро взлетает от потоков воздуха из вентиляционной решетки, уборщик на полу пытается утешить Роберта Кеннеди после того, как в него стреляли. Нет, Карлу не нужно было далеко ходить за удачными кадрами. Гордый пес, умирающее дерево, нищее дитя со старческим лицом, взрослый богач с детским.

Внезапно мне начинает казаться, что за мной следят. Будто бы изо всех – столь неосмотрительно открытых – окон на меня смотрят камеры. Хочется немедленно сбежать из лесной хижины Карла и никогда сюда не возвращаться.

Я быстро, почти не глядя, переворачиваю следующий снимок, потом еще и еще один… и еще… Но тут мой взгляд за что-то цепляется. Я обмираю. Возвращаюсь к предыдущему снимку.

Во дворе простого дома цветет глициния.

Два этажа, белая окантовка, один оконный проем, конек крыши. На коньке застыла девочка. У нее на плечах – плащ из старой цветастой простыни.

Руки раскинуты, как крылья. Глаза закрыты. На траве внизу лежит тонкий детский матрасик, призванный смягчить удар в случае неудачи.

Напрягать воображение не приходится: я знаю, чем все закончилось. Ведь я стояла за этим самым окном.

Моя сестра прыгнула. Сломала два ребра и лодыжку.

Это случилось за семь лет до ее исчезновения. Мне только-только исполнилось пять.

Если эту фотографию сделал Карл, выходит, он следил за нами уже очень, очень давно.

Продираясь сквозь лесную чащу, я срываю с ветвей все клочки белых салфеток – заметаю следы.

Прячу их в импровизированный мешок из гавайской рубашки, куда сложила два апельсиновых «Гаторейда», большую подборку фотографий Карла, ржавый столовый нож, таблетки и бутылку воды, еще полную – на самый крайний случай. Лучше уж проглотить просроченную шипучку, чем паразитов из ручья.

Убирая с веток обрывки салфетки, я кладу под стволы собранные Карлом камешки. Один клочок – один камень. Днем, при свете сочащегося сквозь кроны солнца, можно заметить, что он брал в коллекцию не любые камни, а лишь те, что немного поблескивали.

Как это обычно и бывает, ближе к концу пути склон становится круче. А со сломанной рукой и адской головной болью подниматься еще тяжелее – ощущения такие, словно я покоряю Эверест.

Я настолько привыкла к стрекоту цикад и прохладной сосновой сени, что внезапно воцарившуюся тишину замечаю не сразу. Птицы и насекомые умолкли, словно их выключили.

Надвигается гроза. Возможно, сильная. Последний раз, когда насекомые давали мне столь зловещее предупреждение, ветер едва не расплющил мою палатку, в которой я жалась к девочке по имени Лили (той самой, что прятала еду у себя под кроватью, но никогда ее не ела).

Что теперь? Вперед – или назад? А может, Карл уже давно осилил подъем и укатил отсюда? Хвоя над моей головой начинает шуршать и танцевать. От холодного ветра, который пробивается сквозь нее, моя блестящая от пота кожа покрывается мурашками.

Решение принять очень просто. Я ни за что не вернусь в хижину Карла. Устремляюсь вперед, представляя себе пикап на полянке и запасные ключи в колесной нише. Ах да, и Карла, жующего «уотабургер» в воображаемой придорожной закусочной.

Последние тридцать шагов до поляны даются ой как непросто. Пикап действительно стоит на месте. Барфли привязан к дереву и скулит. Деревья сходят с ума. Небо похоже на страшную картину углем.

Завидев меня, Барфли принимается отчаянно лаять. Поверить не могу, что Карл бросил его на улице – а сам, наверное, сидит в салоне и болтает с Уолтом, врубив радио на всю громкость.

Я успеваю додумать эту мысль ровно в ту секунду, когда подхожу к Барфли. Что-то не так. Пес лает встревоженно и злобно. Те двое из бара? Те, что пытались меня задавить? За их спинами я замечаю Карла – с пистолетом в руке. Что здесь творится? Одно из окон пикапа лопается и осыпается. Карл метил мне в голову, но промахнулся?

Выстрел застает врасплох и незнакомцев. Они допускают ошибку: оглядываются. И поворачиваются ко мне спиной. Я изо всех сил огреваю мешком с камнями того, кто стоит ближе ко мне. Он пошатывается.

Я замахиваюсь вновь. Он оседает на землю. При свете дня я подмечаю, что мои преследователи – отнюдь не качки. На одрябших мышцах виден жирок. Обоим чуть за тридцать. Похоже, из физических нагрузок у этих ребят – только еженедельная стрижка газона.

Барфли рвется с поводка. Второй незнакомец делает шаг в сторону Карла. Карл стреляет. Раздается пронзительный визг, на который такой верзила просто не должен быть способен. Он уже корчится на земле, стискивая ногу.

Карл достает из моего рюкзака скотч и веревку.

На земле рядом с Карлом я замечаю кровь, но точно сказать, чья она, не могу. Карл грубо заматывает скотчем ноги подстреленного мужика, затем бросает мне скотч.