Бумажные призраки - Джулия Хиберлин

Беглый осмотр показывает, что слева от меня просторная гостиная, а справа – кухонка и обязательный для лесной хижины камин. Тихо закрываю за собой дверь и запираю ее на замок. Для верности задвигаю и засов – весьма крепкий. Не хватало еще обнаружить Карла у себя за спиной. Я хочу быть уверенной, что в этом доме ничто живое меня не потревожит.

Дважды щелкаю выключателем на стене. Как и говорил Карл, света нет.

Запах химикатов тошнотворен – и за ним вроде бы прячется другая вонь.

Качели на крыльце пришли в движение. Их протяжный и мерный вой сочится сквозь стены вместе с треском цикад.

Следи за своей нервной системой, контролируй возбуждение. Если гонки нет, бежать не надо.

Я уделяю минуту любимому упражнению, которое называется «4×4». Четыре секунды вдыхаю, четыре – выдыхаю. Повторяю пятнадцать раз. Качели по-прежнему скрипят.

Тогда я мысленно представляю себе предстоящие поиски. Вижу, как методично осматриваю каждую комнату – не пропуская ни дюйма. И через пятнадцать минут целая и невредимая выхожу на улицу, на яркое солнце. Идиотское упражнение, согласна, однако в прошлом оно не раз меня выручало.

Своего тренера я нашла в даркнете, где его посты, подробные и пугающие, стабильно получали оценку в пять звезд. В конце безумной тренировочной программы меня ждала награда: банка ледяной колы. Сейчас, в тисках ужасной гробовой тишины, я вспоминаю именно своего тренера.

Однажды он задал мне вопрос: заметила ли я, что самое страшное – это долгие паузы. Неопределенность. Ожидание чего-то, что невозможно предсказать.

Я послушно кивнула. Ледяная кола – вкуснее я ничего не пила – уже плескалась у меня в желудке.

Человека загоняет в могилу его собственный разум. Тело можно прокачать, но разум? Сознание? С этим бывает загвоздка даже у солдат.

«Под моим присмотром ты не умрешь, гарантирую», – клялся тренер. Я никогда не верила. Может, поэтому он и был так хорош в том, что делал. И по той же причине хорош Карл. Между нами царит негласное взаимное недоверие.

Я вновь обвожу фонариком всю комнату, на сей раз более тщательно, по часовой стрелке. На окнах – плотные жалюзи. Я словно очутилась в подводной пещере.

В гостиной стоит сосновый диван с подушками и два огромных кресла – вся мебель явно самодельная. На большом стеклянном столике аккуратным полукругом разложены книги по фотографии. Пол Стрэнд, Кит Картер, Диана Арбус, Роберт Фрэнк. Великие фотографы. Самые лучшие. И Анри Картье-Брессон, мастер реализма, подлинный Хемингуэй от фотографии.

Здесь нет ни телевизора, ни стереосистемы, ни полок, ни журналов с датами. Зато есть потертый дощатый пол. На всех поверхностях лежит толстый слой пыли. В грязном очаге – обугленное полено. Над камином висит потрясающий пустынный пейзаж, ярко-ржавый, безжизненный. В правом нижнем углу я замечаю подпись Карла, крошечные буквы «клф». Он редко делал цветные снимки, почти все его творчество – черно-белое.

Не сходя с места, осматриваю кухню. Газовая плита, холодильник, микроволновка, посудомойка. Я делаю шаг в коридор, и тут же в нос и горло ударяет резкий запах – словно распыленный табаско.

В коридоре я насчитываю три двери, все плотно закрыты. Две слева, одна справа.

В конце коридора мой фонарик упирается в шкаф – сосновую громадину с множеством ящичков и дверец всех размеров. Видимо, этот тот самый шкафчик для рукоделия, о котором говорил Карл.

Такого гиганта сложно не заметить. Он упирается в потолок. Круглые фарфоровые ручки расписаны маргаритками.

Подойдя ближе, я замечаю, что почти на всех ящиках и дверцах висят белые ярлычки, а на ярлычках – уверенный и неповторимый почерк Карла.

Элизабет Энн. Мари-Луиза. Джин. Сэнди. Клара. Бэтти. Крошка Бу.

Дань уважения жертвам, думаю я. Совсем как список имен на мемориале в Уэйко.

Дрожащей рукой обвожу лучом весь шкаф.

В поисках имени «Рейчел».

Элеонора, Белла, София, Роза. Вивьен. Дикси. Лулу. Сэйди.

Золушка, Большая Берта, Гертруда, Скарлетт, Пенелопа, Фиона, Тина.

Я произношу эти имена вслух.

А когда умолкаю, скрипа качелей больше не слышно.

Имени Рейчел на шкафу нет. И трех остальных имен, с которыми мне удалось связать Карла. Понятия не имею, что это значит. Если вообще что-то значит.

Я посчитала. Двенадцать ящиков и десять дверец. Мое воображение так и рвется с цепи. Но ни одну дверцу я открыть не могу.

Пусть Карл открывает. И пусть объяснится, гад – пока я держу пушку у его виска. Пусть сам трогает все, что там лежит, а я даже пальцем не прикоснусь.

Боль и ярость захлестнули меня с головой. Эта сволочь еще хотела, чтобы я полюбовалась мастерством плотника.

Возможно, в памяти Карла живо лишь то, что хранилось в шкафчике раньше – радужные отрезы ткани и наборы ниток, острые иглы с невидимыми ушками, россыпи пуговиц в старых банках из-под майонеза.

Не важно. В глубине души Карл все знает. Он привел меня сюда с определенной целью – и явно не для того, чтобы я связала ему теплые носки из тетушкиной пряжи.

Быть может, Карлу уже удалось каким-то образом проникнуть в дом. Но мне кажется, я бы его почувствовала. Быстро возвращаюсь к двери, отодвигаю засов, приоткрываю дверь. Слушаю.

На луне уже включили лампочку. Я выхожу на улицу и сразу вижу все.

Пустые качели.

Карла нет. Барфли тоже.

На земле рядом с ветхой шпалерой стоит поддончик из-под старого цветочного горшка. Карл превратил его в собачью миску для воды.

На качелях аккуратно разложены мои вещи.

Как это понимать? Он решил проявить милосердие? Или наоборот – вежливо подтолкнуть меня в пропасть безумия? И то, и другое?

Я вижу пузырек с болеутоляющим – крышка заботливо отвинчена. Бутылку с водой. Три «тампакса». Один батончик мюсли. Полиэтиленовый пакет с камешками. Крошечный ключ на цепочке – тот самый.

Бутылка наполнена до краев. Где Карл взял воду? Отвинчиваю крышку и принюхиваюсь. Из ручья?

Направляю луч фонарика в угол, где припрятала рюкзак (пока Карл сидел с закрытыми глазами). Рюкзака нет. Мой ноутбук, дорожный набор инструментов, компас, одноразовые телефоны – все это исчезло в ночи вместе с Карлом. Он благополучно сломал мне вторую руку.

Тренеру бы точно не понравились мои следующие действия. Глотать воду из бутылки, которую неизвестно чем наполнил серийный убийца. Притуплять острые края пульсирующей в руке боли – а ведь именно она, возможно, позволяет мне ясно мыслить.

Выхожу на середину двора и поднимаю взгляд к звездному кладбищу.