Всегда возвращаются птицы - Ариадна Борисова

– Не самая большая кручина, Иза, девичья потеря. Мало ль у женщин крови течет? Ой, сколько! Ручьи, ничем не измеримые. А зачем эти ручьи? Не знаешь? Я скажу. Мужики кровь свою держат, берегут, может, для какой-нибудь ихней войны, – то нам неведомо, а женщина всю себя из нутра отдает. Всю себя! Для жизни. Так Бог решил, чтоб жизнь на земле не кончалась. Ты – женщина, ты – такой вид человека, который Богом помечен. Крепись, что б ни случилось! Пускай люди судят-рядят, придет время – подумают по чести, по-божьи и по совести твоей: се женщина настоящая! Неси себя спокойно и гордо. Всегда неси себя спокойно, даже если у тебя разрывается сердце.

…Первое, что Иза увидела, входя в кабинет парткома, – это бесконечное множество глаз. Они окружали ее, преследовали, пронизывали, пока она шла по красной дорожке к букве Т – тупику стола заседаний. На самом деле глаз было всего десять, а людей соответственно пятеро: Борис Владимирович, новый проректор по воспитательной работе, декан, Лариса и девушка, одетая, согласно обстановке, в «белый верх» с застегнутыми под горлышко пуговицами и сверкающим эмалью комсомольским значком на груди. «Низ», то есть скрытая столешницей юбка, была, надо полагать, черной… Иза еле узнала Милу. С гладко прилизанной головкой, без грамма косметики, крепенькая Мила напоминала розовый, чисто вымытый молодой клубень, свеженарытый в Ильин день, и с вызовом смотрела на Изу ясными глазками.

Перед Ларисой лежал лист бумаги. Наверное, будет что-то записывать. Какой-нибудь протокол…

Базис к восхождению по карьерной лестнице Лариса уже успешно выстроила на недавнем отчетно-выборном собрании, не без поддержки Бориса Владимировича превратившись из комсорга группы в секретаря бюро комсомола института. На лекциях она избегала бывших друзей. Держалась собранно, постройнела с прошлой сессии и волосы перестала накручивать. Животрепещущая актуальность новых будней в роли вожака, наступательное движение к верхам и собственной приемной придало Ларисе заметной уверенности. Подтянутый стиль ей шел.

Проректор, натянув невнятную улыбку на несколько великоватые зубы, глубокомысленно постукивал пальцами по столу. Декан сидел чуть дальше остальных, вполоборота к окну, с брезгливым лицом, словно съел что-то невкусное и ни выплюнуть не мог, ни проглотить. На хозяина кабинета Иза не рискнула взглянуть. Она не понимала, зачем ее сюда вызвали, но, разумеется, не ждала ничего хорошего от мероприятия, туманно поименованного Ларисой «совещанием».

– Садитесь, Готлиб, – предложил десятиглазый Цербер пресным голосом Бориса Владимировича. – Вы знакомы с Эмилией Хомяковой?

Иза хотела сказать – незнакома, и сообразила: Эмилия Хомякова – Мила.

– Да.

– В один из последних выходных дней августа вы с однокурсником Андреем Гусевым и студентами театрального института справляли некую вечеринку на некой даче… Так?

– Да.

– Нам стало известно, что Андрей Гусев похвалялся на этой вечеринке кражей книг из общественных библиотек.

…Мила оказалась не из тех, кто бросает слова на ветер. «Вы все, все пожалеете!» – кричала она, молотя Тенгиза по спине… Умница, настоящая актриса. Успела ли поквитаться с Владиславом?

Иза вздрогнула: декан отворил вязко скрипнувшие шпингалеты и приоткрыл оконные створки. Потянуло осенней свежестью – в кабинете впрямь стояла какая-то липкая, потная духота.

– Андрей не хвалился. Он пошутил.

– Извините, Иза, зачем вы лжете?! – драматическим голоском воскликнула Мила. – Гусев подробно рассказал нам о способе выведения библиотечных печатей перекисью водорода! Я не заметила в его словах шутки.

– Он просто ответил на вопрос Тенги…

– Кто присутствовал при этом разговоре? – перебил Борис Владимирович.

– Я, Владислав Хомяков, Тенгиз Гогиашвили и она, – кивнула Мила подбородком.

– Владислав Хомяков – ваш брат?

На утренне розовом Милином лице проступила застенчивая заря.

– Он мой муж. Мы поженились полтора года назад.

– Действительно ли Гусев называл произведения партийных деятелей макулатурой?

– Я не слышала, – растерялась Иза.

– Ее не было, – пояснила Мила. – Она вышла, когда Гусев спорил со Славиком о преимуществе частных библиотек перед публичными. «Общественные укомплектовывают в основном макулатурой «Политиздата», материалами съездов и прочей ерундой», – сказал он. Я возмутилась, поэтому запомнила дословно. Если будет необходимо, Славик и Тенгиз подтвердят, что я говорю правду.

Борис Владимирович обвел «совещание» скорбным и одновременно торжествующим взором. На вислых его щеках рдел неровный румянец, ветерок из окна сдувал пыльцу перхоти с широких плеч темного костюма.

– Как вам нравится подобная характеристика политической литературы?

Мила решила, что вопрос адресован ей, и ответила с видом попранной справедливости:

– Я думаю, Гусев отозвался о съездах подло. Он оскорбил всю страну, ведь советский народ живет программами партии! У меня в уме не укладывается, что такому человеку в будущем доверят нести свет в нашу культуру…

– Далее Гусев вроде бы зачитывал религиозные цитаты из своей записной книжки?

Злобный Милин взгляд ожег удивленное лицо Изы, как веткой крапивы.

– Д-да, – споткнулась Мила, – зачитывал. Он оставил блокнот на даче. Я передала его в комитет вашего комсомольского бюро.

Лариса с деловитой готовностью выложила на середину стола маленький толстый блокнот. Борис Владимирович протер очки кусочком замши, накинул их на нос и все так же однотонно, без пассажей, зачитал из раскрытых записей:

– «Высший мистический смысл любви не в поклонении и боготворении женщины как красоты, вне лежащей, а в приобщении к женственности, в слиянии мужской и женской природы в образе и подобии Божьем…»[29]

Руки парторга слегка подрагивали, будто у картежника с козырной картой в конце игры. Голос внезапно отяжелел и возвысился:

– Вот подлинная ерунда и мракобесие! Кстати, очень интересно, что за таинственный источник снабжает советского студента псевдонаучными буржуазными опусами? Они не печатаются около полувека! Я, между прочим, прочел сейчас навскидку, а книжка полна еще более красноречивых выписок из теософических статей и собственных сентенций Гусева в том же духе.

– Значит, это дневник? – смутился проректор и снова затарабанил пальцами по столу.

– Сборник афоризмов, – поспешил заверить Борис Владимирович. Кивнул Ларисе. Та встала, поощренная к докладу высоким доверием и пламенным духом многочисленных собраний, ставших отныне ее жизнью. Как человек, причастный к государственности, заговорила веско, блестя глазами, повлажневшими от начальственного энтузиазма.