Нелепая привычка жить - Олег Рой

Значит, ее все-таки не существует в реальности. Получается, она не что иное, как его галлюцинация. Но у здоровых людей не бывает галлюцинаций! Если только они не находятся под воздействием чего-нибудь. Наркотиков там или гипноза… Та-а-ак! Кажется, он нашел.

А что, если Лана не ограничилась только письмом к Сергею? Что, если придумала куда более хитрый план, решила воздействовать на сознание своего мужа и наняла для этой цели опытную гипнотизершу? Тогда все сразу объясняется – уединенные встречи, разные образы, странные разговоры, подробности его биографии…

Ну, конечно, этим все объясняется! А он-то, лопух, уши развесил… Смерть, переход в иной мир, черная радуга… Найдя наконец это разумное объяснение, Виталий даже расхохотался от радости, и Сергей недоуменно повернулся к нему:

– Вы чего?

Но Малахов только рукой махнул, поудобнее устроился на сиденье и снова стал смотреть в окно. Он чувствовал себя очень утомленным. Серая лента дороги стелилась под колеса, мерное движение убаюкивало. В середине недели Волоколамка была почти пуста, особенно здесь, когда до Москвы еще не близко. Виталий устало прикрыл глаза.

* * *

Удивительно, но на душе было спокойно. Неужели все позади? Не открывая глаз, он обратился к водителю:

– Сергей, мы сейчас где?

Тот быстро ответил:

– Только что семьдесят второй километр проехали. Я музыку включу?

– Нет, не надо. Что-то в сон клонит… Я, пожалуй, вздремну.

– А. Ну можно и поспать, это дело такое…

– Разбуди меня, когда Окружную проедем.

– Как прикажете, товарищ начальник.

Он действительно начал засыпать. Ему приснился весенний лес, поваленное дерево, через которое он перешагнул, и она, выходящая из леса…

Они оба – и водитель и пассажир – даже не успели понять, что же произошло. Внезапно раздался ужасающий грохот, «Лексус» полыхнул, вспыхнул, повалил черный дым, и машину буквально разорвало изнутри. Но двое сидевших в автомобиле этого, конечно, не видели. Они вообще уже больше ничего не видели, не слышали и не чувствовали…

За огромным, во всю стену окном агонизировал майский день. В комнате уже было темновато, но зажигать свет Долька не торопилась. А уж занавесками она не пользовалась принципиально. Это для Ланы – тюль, гардины, оборочки… Им же с Витом всегда нравились незашторенные окна. Особенно такое огромное, как это. Если подойти и поглядеть вниз, то весь город как на ладони. А если не подходить, то видно небо. Днем на небе иногда бывают облака, а ночью, если облаков нет, то звезды. И луна. Она светит прямо над домом, и тогда до самого утра на пол через всю комнату ложится золотая полоса.

Сейчас луна еще не взошла, но света в комнате было достаточно – от телевизора. Девушка весь вечер проторчала перед экраном, нажимая кнопки пульта и переключаясь с канала на канал. От дивана уже устала задница, и в конце концов она сползла на пол и сидела теперь на ковре, прислонясь спиной к журнальному столику. В очередной раз переключила программу… Вот!

«…десят втором километре Волоколамского шоссе взорвался автомобиль марки «Лексус», принадлежавший московскому предпринимателю Виталию Малахову. Судя по останкам, в автомобиле было двое мужчин. Причиной трагедии, очевидно, было взрывное устройство. Подробности не разглашаются в интересах следствия».

Ну, вот и все. Свершилось. Она выключила ящик, отшвырнула пульт куда-то в сторону дивана, встала, потянулась, разминая затекшее тело.

Странно, но она совсем ничего не чувствовала. Ни боли, к которой уже так привыкла. Ни отчаяния, которого так опасалась. Ни долгожданного чувства освобождения, к которому так стремилась…

Долька, Долорес Витальевна Малахова помнила себя с очень раннего детства. В институте одна девчонка со старшего курса как-то раз сказала, что ранние воспоминания – признак одаренности натуры. Если так, то Долька была одарена, как никто. До сих пор перед глазами явственно, как сейчас, стоял желто-красный кленовый лист, упавший к ней в коляску. Она тогда потянулась к нему всем телом, поймала и долго рассматривала. Но когда лет в пять Долька рассказала об этом случае бабушке, та покачала головой: «Не можешь ты такого помнить. Слишком была мала. Кто-нибудь из нас говорил, а ты повторяешь. Или придумываешь».

Тогда она очень обиделась. Но чуть позже вынуждена была признать сама для себя, что взрослые не так уж и не правы. У нее часто так случалось – сочиняла и настолько привыкала к собственному вымыслу, что потом уже не могла отличить, реальность это или ее фантазия.

Первые ее воспоминания были, как в бабушкиной поговорке, серо-буро-малиновыми в крапинку. Серо-бурым был окружающий мир, малиновым – ее собственный: прочитанные сказки, игры, фантазии и сны, удивительно похожие на явь. А яркими крапинками выделялись отдельные интересные события – поездка на море, походы в цирк, театр, кино и зоопарк. Но это случалось очень редко. Маленькой ее даже гулять выводили не каждый день, какие уж там развлечения… До того, как в шесть лет ее жизнь в корне изменилась после его появления, Дольке вечно остро не хватало впечатлений: «сенсорный голод», как это назвала их институтская преподавательница по психологии.

Тогда она мечтала только о том, чтобы мама ее любила. Надо же, какой дурой была, вспоминать стыдно! Но в тот момент это казалось самым важным. Однажды, когда в комнате не было никого из взрослых, она подтолкнула к открытому окну тяжелый стул, забралась на него, легла животом на широкий подоконник и принялась разглядывать вымытый дождем асфальт. Ей нравилось, что он не пыльный, серый с трещинами, как обычно, а мокрый, черный, гладкий и даже блестит.

Внезапно дверь распахнулась, дунуло сквозняком, и в комнату вошла мама. Она ахнула, подбежала, рывком сдернула дочь с подоконника и больно шлепнула.

– Не смей никогда этого делать! – кричала она и выглядела при этом скорее злой, чем испуганной. А потом добавила с горьким тяжелым вздохом: – Горе ты мое!

Горе ты мое… Эту фразу маленькая Долька слышала от нее часто, но в тот раз вдруг поняла – это не просто поговорка, это правда. Для матери она ненужная, тяжкая обуза. Девочка никогда не задавалась вопросом «почему?», просто воспринимала это как должное. Но в робких ее мечтах все выглядело совсем по-другому. Ей казалось, что маму просто заколдовала злая фея, а на самом деле она хорошая и любит Дольку. И в один прекрасный день придет добрый волшебник, взмахнет своей палочкой, мама обнимет ее и скажет: «Ты мое счастье!»

С тех пор она часто ложилась так животом на подоконник, высовывалась на улицу и тихо, шепотом, а иногда и вовсе про себя, повторяла: «Счастье ты мое…» Но больше этого никто не видел. И волшебник не приходил. Но зато появился он – лучше всех волшебников, вместе взятых.

Неизвестно уж, что там с одаренной личностью, но о нем она помнила все-все, до самых мельчайших деталей. Как он пришел в их дом первый раз, высокий, невероятно красивый, вкусно пахнущий машиной, морозом и одеколоном. Как принес ей куклу. Всю жизнь ей до слез, до сжатых кулаков, до ноющей боли внутри хотелось иметь Барби. Но эта, длинноволосая, с ехидной усмешечкой, так сильно походила на Лану, что играть в нее было просто невозможно. Долька тогда подтянула к шкафу все тот же стул, встала на него, поднялась еще и на цыпочки и с трудом запихнула куклу на верхнюю полку…