Вечное пламя - Виктор Бурцев

В этот момент позади захлопали крылья. Вороны сорвались с дерева и отлетели подальше.

Викерс резко обернулся…

Ничего. Только лес. Только висельник раскачивается на толстой ветке.

– Товарищ старший лейтенант… – прошептал кто-то.

Роман отвернулся от повешенного и посмотрел туда, куда указывал красноармеец, тот самый, что недавно говорил про печные трубы.

Дальше по улице стоял огромный сарай. Его обгоревшие балки возвышались над остальными домами, как ребра неизвестного исполинского животного. Шесть стропилин уцелело, вырисовывая на фоне набрякшего тучами неба контур несуществующей крыши.

В верхней точке каждой стропилины висел человек.

Группа Зайцева.

Сзади снова захлопали крылья.

И Роман, сам не зная почему, обернулся. Любопытная ворона подбиралась к мертвецу. Осторожно, шажок. Еще шажок. Присмотрелась, вертя головой.

«Что это я вылупился? – удивился самому себе Викерс. – Надо бы ребят снять…»

Но странное оцепенение навалилось на него. Опустилось на плечи, прижимая к земле.

Он огляделся.

Бойцы рассредоточились на небольшом пятаке. Разведка прошлась по окрестным домам.

«А ведь немцы где-то рядом, – снова подумал Викерс. – Все произошло приблизительно час назад».

Он уж совсем собрался дать команду двигаться дальше, как его внимание привлекла все та же ворона.

– Чертова птица! – рассерженно буркнул Роман и резко обернулся.

Ворона в панике улепетывала. В воздухе кружились перья.

Роман прищурился.

И увидел, как медленно разгибаются пальцы висельника, выпуская в полет еще парочку вороньих перышек.

– Ловушка! – только и успел крикнуть Роман. – Все назад!

Еще он успел увидеть, как всплеснул руками и задергался повешенный, будто кто-то сильный и большой тряс старую тряпичную куклу.

Потом что-то очень твердое садануло его в правую скулу. Метнулась навстречу черная земля.

Из глаз брызнули искры, и все погасло.

В себя Викерс пришел к вечеру.

Он просто открыл глаза, будто включился. Сильно болела голова.

Некоторое время он приходил в себя, пытался перевернуться на спину. Но тело слушалось плохо. К тому же что-то тяжелое навалилось, прижимало к земле, да так, что невозможно было даже приподняться. Только впереди виднелся какой-то свет, и Викерс, цепляясь за камни и остатки травы здоровой рукой, пополз туда.

Еще рывок. Еще. На каждое движение острой болью отзывалась раненая рука. Перед глазами начинали прыгать черные мушки. Контуженому Роману казалось, что какие-то руки, чьи-то скрюченные пальцы хватают его, не дают ползти туда, где свет, где закат и свежий вечерний воздух. Что-то держит его! Не пускает! Старший лейтенант вырывался, отбрыкивался от этих рук и жадных пальцев. Потому что надо было ползти! Вперед!

И наконец, задыхаясь от тяжелого запаха земли, от густой потной вони, Викерс вырвался на волю.

И только тут понял, насколько тяжело, невозможно было дышать.

Он захрипел, закашлялся и изо всех сил заработал ногами, чтобы окончательно выбраться из ловушки, в которую попал.

Когда наконец непонятная тяжесть перестала давить на него, он откатился в сторону. Отдышался, сумел перевернуться и посмотреть назад. Туда, откуда вылез.

Викерса замутило. Он отвернулся, тяжело задышал, стараясь унять рвотные позывы.

В этот момент Роман понял, что остался один. Нету больше группы Викерса. Полегла. Вся подчистую. Остался от нее только старший лейтенант. Да и тот контуженый, с простреленной рукой.

Некоторое время Викерс лежал, лицом вниз, как мертвый. Собственно, он себя таковым и считал. Даже чувствовал себя мертвым. Внутри было пусто. Ни единой мысли. Двигаться не хотелось. Жить тоже.

Хотелось издохнуть. Прямо тут. На сухой, выгоревшей траве. Роман даже закрыл глаза.

Но тело упрямо отказывалось умирать.

Викерс снова открыл глаза. Тяжело заворочался. Толкаясь единственной рукой, встал, осмотрел себя. В грязной, покрытой кровавой коростой форме, без оружия и даже без ремня, с разбитым, изуродованным лицом, он походил на чудовище.

Роман похлопал себя по поясу. Карманам. Ничего. Пусто. Не было даже спичек. Об оружии и говорить не приходилось.

Викерс сделал несколько шагов прочь от деревни. Вдруг что-то вспомнил. Наклонился, пошарил за голенищем сапога и вытянул нож. Старую, еще отцовскую финку, с широким лезвием и тяжелой, набранной из кусочков кожи рукоятью.

Нож, надежный, тяжелый, лег в руку, как ложится на чашку весов увесистая гиря. Раз! И все переменилось!

Старший лейтенант, единственный оставшийся в живых, наполовину оглушенный, раненный, изуродованный, стоял с ножом в руке, посреди сожженной врагом деревни. И ему больше не хотелось умирать.

Он обернулся, стараясь поточнее, явственней запомнить. Навсегда отложить в памяти этот кошмар, кровь и мучение.

Чтобы жить. И убивать.

Потом Роман Викерс отвернулся и потопал в лес.

Он остановился только один раз. Чтобы посмотреть на дерево, где совсем недавно висел человек, а теперь ветер колыхал только три оборванные веревки.

Больше Викерс не останавливался.

Карту он помнил отлично. Стороны света определять умел. Остальное не имело значения.

Солнце садилось. Огромный, будто бы раздувшийся от внутреннего жара, шар медленно опускался за горизонт. Неторопливо, нехотя, словно наслаждаясь миром, утонувшим в пурпуре, как в крови.

Казалось, все умерло вокруг. Небо, истекающее кровью, мертвые черные деревья, земля под ногами. Красный и черный.

Страшный миг заката.

Он длился и длился, тянулся, превращался в вечность.

Роман двигался через это кровавое безумие. Единственный живой! Может быть, последний живой человек во всем этом жутком мире окровавленных деревьев.

Или этот вечный закат был только в голове Викерса?.. Контуженный, переживший жуткую гибель товарищей, что еще мог видеть этот человек, кроме смерти, крови, разложения?

Может быть, уже давно наступила ночь, но изуродованный мозг старшего лейтенанта все еще видел кровавые, застывшие сумерки. А может быть, и нет.

Как бы то ни было, Роман шел через закат с упорством механизма. Раненую руку он примотал, как мог крепко, к телу. Рану неприятно дергало, но Викерс только сильнее стискивал зубы и пер вперед, обходя завалы и буреломы. При этом он старался не отходить далеко от лесной дороги в одну колею, которая, если память его не обманывала, вела к небольшому населенному пункту. Дорога была важным ориентиром, терять который не следовало.