Перстень Иуды - Сергей Куликов

– Вы чо, вашбродие?! Эдак шутить нельзя! – кричал ему кто-то в самое ухо. – Это грех! Большой грех!..

Он услышал то ли стон отчаяния, то ли крик, то ли какое-то рычание. А несколько мгновений спустя понял, что эти нечленораздельные звуки рвутся из его перекошенного рта. Потом наступила тьма.

…Откуда-то надвинулось круглое лицо прапорщика Сабельникова. Видя, что капитан пришел в себя, он искренне, по-детски улыбнулся и заговорил:

– Как вы? Хотите водки, господин капитан? Я сам не пью, но у меня есть! Правда есть. Будете?

Сабельников полез рукой за отворот шинели и извлек плоскую фляжку.

– Будете?

– Буду, – ответил Латышев и протянул руку.

Водка обжигала гортань, но не пьянила.

– Вторая рота тоже повернула, – рассказывал прапорщик. – Даже не добралась до немецкого ограждения и вернулась. А половина личного состава осталась там, на нейтралке. Наши очень довольны, что не пошли…

К обеду он уже немного пришел в себя и сумрачно бродил по расположению роты, ловя на себе любопытные взгляды солдат. Похоже, они не понимали, с чего вдруг командир хотел застрелиться… Сабельников вернул ему наган.

«Второй раз! – подумал Латышев. – Чего стоит командир, если у него то отбирают личное оружие, то возвращают?»

А вскоре прибежал посыльный с приказом: «Командиру роты срочно явиться к начальнику штаба!»

Латышев передал командование своему заместителю и направился за два километра в штаб.

– Вашбродие, – услышал он за спиной и обернулся. Его догоняли три солдата.

– Их благородие поручик Зимин велели сопровождать вас.

– Сопровождайте, – пожал плечами капитан. А сам подумал: «Может, не сопровождают, а конвоируют? Похоже, дело пахнет трибуналом…»

Обуреваемый тяжелыми мыслями, он шел навстречу холодному ветру и ожидающей впереди неизвестности.

А через несколько минут услышал:

– Вашбродие, гляньте, фриц летит!

И его беспросветная жизнь резко изменилась.

* * *

Они шли еще минут сорок. Холодный пронзительный ветер насквозь продувал шинели, но Латышев не мерз и чувствовал себя вполне комфортно. Усталость прошла, улучшилось настроение, тягостные мысли отступили на второй план. Появилась уверенность, что бояться ему нечего: все будет хорошо.

Штаб располагался на холме, в бывшей барской усадьбе. Фруктовый сад почти весь вырубили на дрова, скульптуры вдоль аллей тоже имели последствия прифронтовой полосы: почти на всех имелись пулевые отметины, у некоторых отсутствовали носы, отбиты руки, ноги, а то и головы, хотя немецкие пули сюда, естественно, не долетали. Стрельбой, скорей всего, развлекались штабные крысы.

«На передок сучьих детей! – зло подумал Латышев. – Там бы вам пулять быстро расхотелось!»

Господский дом сохранился довольно хорошо, вокруг прочесывали местность усиленные патрули, у входа стояли две лакированные коляски, запряженные породистыми вороными и дежурили парные посты. Рожи часовых были сплошь незнакомыми. Очевидно, прибыло какое-то начальство со своей охраной.

Когда они подошли к зданию, двойная, украшенная резьбой дверь резко распахнулась, и два мордоворота из комендантского взвода выволокли на крыльцо бледного, как поклеванные пулями алебастровые статуи, командира второй роты поручика Стаценко. Он был без фуражки, с расстегнутым воротом, бесцветные губы тряслись.

– Позвольте, как же так… За что? – бормотал он. И вдруг отчаянно закричал:

– Пустите! Это самосуд!

Следом за ним, с видом наместника Бога на земле, шел товарищ Хрущ, который после этих слов сильно толкнул поручика в спину.

– За невыполнение боевого приказа! За срыв атаки! Солдатский комитет армии – все равно что трибунал! Мы наведем здесь революционную законность!

Увидев Латышева, товарищ Хрущ оборвал фразу и зловеще улыбнулся.

– А, второго привели! Заводите голубчика!

Его взгляд скользнул по правому боку латышевской шинели.

– Почему арестованный с оружием?! Забрать немедленно!

Выросший будто из-под земли верзила схватил Латышева за руку и вырвал из кобуры наган.

– Это еще по какому праву? Кто тут арестованный? – возмутился капитан и попытался вырваться, но Хрущ железной хваткой вцепился в другую руку.

– Сейчас узнаешь, голубчик! – многозначительно пообещал товарищ. – Пошел!

Капитан оглянулся на своих солдат. Неужели они все в сговоре?

Иващенко, Сидоров и Федоров растерянно переминались с ноги на ногу. Они даже сняли винтовки, но напор товарища Хруща явно сбил их с толку. Время смутное, власть на переломе, непонятно, кому подчиняться: командирам или товарищам.

– А вы что толчетесь, как неподкованные блохи? – прикрикнул на них Хрущ. – А ну, живо в расположение части!

– Извиняйте, вашбродь, – развел руками Иващенко, обращаясь к своему командиру. – Мы люди маленькие. Нам что говорят, то и делаем…

Солдаты закинули винтовки за спины, развернулись и двинулись в обратную дорогу. Латышеву остро захотелось с ними – в родную роту, в обжитую, хотя и холодную землянку с запахом ваксы, оружейной смазки и подгорелой каши. Но ему предстоял другой путь. Капитана грубо затащили на ступеньки, втолкнули в резную дверь, протащили по длинному, с затоптанным паркетом коридору и завели в большую, насквозь прокуренную залу. Это был тот же путь, который проделал только что поручик Стаценко, только в другом направлении. Сейчас беднягу оттащили за штаб, и Латышев с замиранием сердца каждую минуту ждал сухого винтовочного залпа.

В отделанной дубовыми панелями зале ярко горел камин, пахло горелым, в разбитое окно дуло холодом. Судя по наполовину опустошенным книжным полкам, в лучшие времена тут была библиотека, а сейчас книги использовались для растопки. За большим овальным столом, не сняв шинелей, сидели человек двенадцать – несколько офицеров среднего уровня, а в основном – товарищи из солдатского комитета, которые и задавали здесь тон. Ни начальника штаба, ни кого-то из командования полка в зале не было, что само по себе являлось крайне странным.

– Второго доставили, товарищ комиссар, – с радостным возбуждением сообщил товарищ Хрущ.

Сидящий во главе стола, на самом закруглении, высокий костистый мужчина с темным лицом едва заметно кивнул. Он был в неподходящей к пехотной форме казачьей папахе, с красной лентой наискосок и тем сразу выделялся среди окружающих. Из-под папахи шел под подбородок несвежий бинт, топорщащийся сбоку ватой – очевидно, у комиссара болело ухо. Рядом с ним, по правую руку, развалился на стуле круглолицый малый, с невыразительным лицом, похожим на плохо вылепленный пельмень. Перед ним на столе лежал, масляно поблескивая воронением, новенький маузер – оружие редкое и завидное – такой был только у командира полка Безбородько. По левую руку от комиссара, наклонившись вперед и прожигая Латышева ненавидящим взглядом, сидел совсем молодой парнишка с растрепанными волосами. Он крутил в руке никелированный браунинг, точно такой, как у начальника штаба Игрищева.