Зримая тьма - Уильям Голдинг

Виндгров закрыл глаза.

Сим отстранение разглядывал комнату. Тут и там торчали булавки, на которых когда-то держались украшения. Дешевенькое зеркало. Под окошком — диван с радами этой, как ее… бахромы; кукла с оборочками, сидевшая на дальнем углу комодика, подушка, не дававшая ей упасть; крохотные картинки и фотография молодого человека, вероятно, поп-звезды, теперь уже безымянной…

Гость положил руки на стол ладонями вверх. Сим увидел, что Эдвин опустил взгляд, взял правую руку гостя в свою левую, а правую руку протянул через стол. На мгновение Сим смутился, но все-таки дотянулся до руки Эдвина и сжал ее, а свою правую положил на левую руку Виндрова, прикоснувшись к крепкой и эластичной плоти, не космически холодной, а теплой, поразительно теплой, даже горячей.

Он вздрогнул от приступа внутреннего смеха. До чего опустилось Философское общество с его протоколами, председателем, комитетом, арендой залов и аудиторий, почетными гостями — два старика, ухватившиеся за руки… чего?

Через какое-то время — через минуту, десять минут, полчаса — Сим обнаружил, что у него зачесался нос. Он размышлял, не будет ли катастрофой, если он отведет руки, разорвав тем самым их маленький круг, и в конце концов решил не делать этого. Все-таки жертва небольшая; к тому же, если забыть о назойливом зуде, немедленно замечаешь, как отдалились остальные, оказавшись словно за многие мили, и круг, прежде такой маленький, превратился в гигантский, больше каменного круга,[15]шириной с графство, со всю страну, — стал необъятным.

Нос зачесался снова. Как раздражает несоизмеримость двух этих масштабов — рядом чуть ли не весь мир, а тут приходится бороться с собственным носом! Свербило чуть-чуть левее кончика, зуд с дьявольской изобретательностью заставлял сочувственно отзываться каждое нервное окончание по всему телу. Сим решительно сопротивлялся, чувствуя, как туго стиснута его правая рука — а теперь и левая сжата так, что непонятно, кто кого ухватил, — и его дыхание стало прерывистым от напряжения. Лицо исказилось от этой пытки, он пытался вырвать руки, но их держали крепко. Оставалось только снова и снова морщить нос в нелепой попытке достать до его кончика щеками, губами, языком — чем угодно; а потом Сим, сообразив, нагнулся и потерся носом о деревянную поверхность между руками. Облегчение было почти столь же изысканным, как узор на его ладони. Он лежал носом на столешнице, и его дыхание постепенно выравнивалось.

Над его головой заговорил Эдвин. Или не Эдвин и не заговорил. Это была музыка. Песня. Одна-единственная нота, золотая, лучистая, недоступная ни одному певцу. Конечно, обыкновенному человеку не хватило бы дыхания тянуть эту ноту, которая разрасталась так же, как прежде перед Симом разрасталась его собственная ладонь, ширилась, становилась — или уже была — драгоценной: шаг за шагом вне пределов постижения, оборачиваясь болью и тем, что превыше боли, вбирая в себя страдание и удовольствие и разрушая их, существуя и рождаясь. Ненадолго она застыла с обещанием чего-то большего. И это нечто пришло, побыло и пропало. Это было слово: в начале, отмечая новый этап, взрывная и полная жизни согласная, из нее растет золотое царство — гласная, длящаяся вечно; и в конце полугласная — нет, не в конце, ибо конца нет, не может быть; только перенастройка, чтобы духовное слово смогло снова скрыться, неохотно, медленно-медленно исчезая из виду, как уходит влюбленный с невыразимым обещанием всегда любить и возвращаться по первому зову.

Когда человек в черном отпустил ладонь Сима, все руки снова стали просто руками. Сим увидел это: подняв лицо от столешницы, он поднес к нему обе руки; вот она, правая ладонь, чуть-чуть вспотевшая, но ни в коем случае не грязная, просто ладонь, как любая другая. Он выпрямился и увидел, что Эдвин вытирает лицо бумажной салфеткой. Единым движением они повернулись к Виндрову. Тот сидел, положив открытые ладони на стол и склонив голову, упираясь подбородком в грудь. Его лицо скрывали поля черной шляпы.

Из-под полей выкатилась капля прозрачной влаги и упала на стол. Мэтти поднял голову, но Сим не мог прочесть выражения на изуродованной стороне его лица.

Эдвин воскликнул:

— Спасибо! Тысячу раз спасибо! Да благословит вас Господь!

Мэтти пристально посмотрел на Эдвина, затем на Сима, который увидел, что на загорелой стороне его лица кое-что написано. Изнеможение. Виндров встал, в молчании направился к лестнице и начал спускаться. Эдвин вскочил на ноги.

— Виндгров! Когда..? Послушайте…

Он устремился вниз по ступенькам. Сим слышал его быструю речь, неразборчиво доносящуюся со двора:

— Когда мы встретимся в следующий раз?

— …Вы уверены? Здесь?

— …Вы приведете Педигри?

— …Послушайте, вам, э-э… не надо ли денег?

Вскоре послышался лязг засова на двери, выходящей к каналу. Эдвин поднялся по лестнице.

Сим неохотно встал, оглядывая картинки и пятна, где раньше висели другие картинки, куклу и комодик с висящим на нем чертиком. Они с Эдвином вышли бок о бок, учтиво пропуская друг друга на лестницу, и так же бок о бок прошагали по садовой тропинке, на крыльцо, через холл — машинка в кабинете Стэнхоупа стучала по-прежнему — и на улицу. Тут Эдвин остановился, и они повернулись лицом друг к другу.

Эдвин сказал с проникновенной интонацией:

— Какая удивительная слаженность!

— У кого?

— У тебя и у него — в оккультном смысле.

— У меня… и у него?

— Удивительная слаженность! О, как я был прав!

— О чем ты говоришь?

— Когда ты вошел в транс — я видел отражение духовной борьбы на твоем лице. А потом ты отключился, прямо там, передо мной!

— Все было не так!

— Сим! Сим! Вы вдвоем играли на мне, как на инструменте!

— Послушай, Эдвин…

— Ты же знаешь, Сим, случилось нечто! Не скромничай, это ложная скромность…

— Конечно, нечто случилось, но…

— Мы пробили барьер, вышли за преграду. Разве нет? Сим собрался было пылко возражать, затем начал припоминать… Без сомнения, случилось нечто, и вполне вероятно, что для этого были нужны все трое.

— Может быть, может быть…

12/6/78

Мой дорогой друг мистер Педигри дошел только до лестницы в конюшне усадьбы Спраусона но не остался побоявшись что мы затеваем против него недоброе и я не знаю что делать. Он ушел а я остался с мистером Беллом который по-прежнему преподает в интернате и с мистером Гудчайлдом из книжного магазина. Они ждали чего-то, может быть слов. Мы образовали круг для защиты от злых духов которых было много в конюшне — зеленых фиолетовых и черных. Я сдерживал духов изо всех сил. Они стояли за двумя джентльменами и тянули к ним когти. Как живут эти два джентльмена когда меня нет рядом спрашиваю я себя. Мистер Белл предлагал мне деньги, забавно. Но я плакал как ребенок о бедном мистере Педигри который связан по рукам и ногам самим собою, как ужасно видеть ужасное! Я могу уделять ему только то время когда не охраняю мальчика. Если бы не тревога за мистера Педигри я был бы счастлив просто быть хранителем мальчику. Я буду его слугой до конца своей жизни и надеюсь на много лет счастья если только смогу исцелить мистера Педигри и свое духовное лицо.