Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - Леонид Кацис

Эти строки легко соотносятся с первой редакцией «Баллады», где: «…ропот стволов – баллада», – и где строки:

вполне соотносятся со строками: «Бабочки-бури»:

А через строфу после «котлов смолы» – черных котлов, появляется «бритва ветра»:

Рискнем предположить наличие еще одной связи между этими стихотворениями («Балладой»-2 и «Бабочкой-бурей»). Во второй редакции «Баллады» есть строки, отсутствующие в первой:

Не исключено, что этот мотив продолжает образы «Бабочки-бури» о предгрозовом моменте: «…сбившись с перспективы…».

Именно после этого «выпорхнет инфанта» «Бабочки-бури» и хлынет дождь, который по законам второй редакции «Баллады» будет всегда сочетаться со снежными «хлопьями». Не исключено, что появление снежного мотива имеет далеко не фенологический смысл. Ведь стихотворение во второй редакции охватывает уже практически всю жизнь поэта, начиная «лет с шести» до почти сорока. В то время как первая редакция датирована достаточно точно:

Зима явно следующее, и уже последнее, время года в жизни поэта. Недаром во второй редакции появляются уже открыто слова:

Еще одно важнейшее место второй половины «Баллады» находится в строках 67–68, когда Пастернак говорит о прекращении музыки:

Следующие строки конкретизируют момент в судьбе поэта, о котором идет речь в стихотворении, – зима лишь наступает. Снег только покрыл опавшие листья, но зимы еще, в сущности, нет.

т. е. то, что мы читаем в этой второй «Балладе», лишь начало нового, будущего звука. Раз еще нет «второй рамы» и характерного «зимнего» пастернаковского звука (а знаменитый «Снег идет» еще впереди), то сквозь реальность «захлопнутой нотной обложки», т. е. новой музыки второй редакции «Баллады», звучат мотивы первой «Баллады» – «Баллады», по нашему мнению, вовсе не романтической, а вполне скрябинской.

Чтобы это увидеть или услышать, надо лишь прочесть ее не сквозь призму второй «Баллады», а как самостоятельное сочинение 1916 года. Что же касается общеромантических мотивов, то ничего нет страшного в предположении, что и в модернистски-авангардных балладах (как в литературе, так и в музыке) часто цитируются или варьируются мотивы романтических баллад. Впрочем, мы бы не хотели здесь ограничивать себя жанрово. В чистом виде романтической в первой «Балладе» можно назвать лишь гордую индивидуалистическую позицию поэта, вполне соответствующую, как кажется, скрябинской.

Теперь проясняется и надпись на одном из вариантов второй редакции «Баллады» о «музыке из первой». Раз зима в строке 63 еще не выросла в звук – значит, начиная с 70-й строки, звучит музыка первой «Баллады»:

Эта «быль», ее звук, разрушающий музыку первой «Баллады», музыку, которую очень трудно назвать «мечом полногласья и яблоком лада» (как в «Балладе»-2), и создает принципиально отличный от «Баллады»-1 звуковой, стиховой и образный контрапункт «Баллады»-2.

Сам образ дождя в «Балладе» Пастернака исключительно близок к дождю «Мельниц». Сравним: «И падают капли медяшками в кружки / И резко, и изредка лишь – серебром…» («Мельницы», 1915); «И падают капли медяшками в кружки, / И ночь подплывает во всем голубом…» («Мельницы», 1928).

Последнее стихотворение для нас исключительно важно, так как позволяет уже не гипотетически, а с полной уверенностью связать «Балладу» и «Мельницы» с именем Маяковского. В 1928 году это стихотворение было послано в «Новый мир» с подзаголовком «Из старой тетради» и посвящением «Вл. Маяковскому»[173]. В этом случае образность первой редакции «Мельниц» можно с достаточной долей уверенности отнести к Маяковскому и в первом, и во втором варианте.

В первом случае стихотворение начинается так:

Эти строки отсылают к «Войне и миру» Маяковского, причем, что характерно, и «Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего», и «Вечная память» в этой поэме записаны нотными строчками. И это впервые в русской поэзии. Да и все «Мельницы» восходят достаточно явно к поэме Маяковского.

Вторая редакция стихотворения содержит в себе уже образы поэмы «Про это»:

Образ «другой земли», восходящий к «Сну смешного человека» Достоевского, в сочетании с человеком-собакой Маяковского описывают уже позднего Маяковского. Ведь «пес» «обезголосел». Здесь, разумеется, имеется в виду не предсмертная потеря голоса Маяковским, а ощущения Пастернака от поэзии Маяковского 1920-х годов (позднее определенной как «никакая» = безголосая).