Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

Мои друзья. Дорогие мои. Мы болтали обо всем, что дарило нам молодость, грустно-весело, как все люди под сорок, а Эми передавала по кругу настоящий косяк, влажный, из палок — такие бывают только у Медийщиков. Я попытался завлечь к нам Юнис, но она в основном держалась в углу со своим эппэрэтом, и ее потрясающее вечернее платье было точно из старого кино — надменная принцесса, которую понимает лишь один человек на свете.

К ней подошел Ной, принялся очаровывать в стиле ретро («Как делишки, дамочка?»), и я видел, как ее губы лепят короткие слоги понимания, одобрения, смертельный румянец сыпью покрывает блестящую шею, но говорила Юнис так тихо, что я ни слова не разобрал — все заглушалось плевками овощей, чернеющих на огне, и хоровым смехом старых друзей.

Приходили другие люди: еврейские и индийские коллеги Грейс, адвокатессы из Розницы, с легкостью переключавшиеся между режимами «дружелюбие» и «суровость», «молчание» и «взрыв»; по-летнему красивые бывшие девушки Вишну, которые до сих пор поддерживают с ним отношения, потому что он такой прекрасный парень; и толпа наших однокашников из Нью-йоркского универа, в основном ловкие Кредитные кренделя — один, с модным ирокезом и жемчужной серьгой, пытался перещеголять Ноя в оглушительности и авторитетности.

Я стремительно пил с Ноем водку, рюмку за рюмкой, и он, выключив эппэрэт, по секрету поведал, что от беременности Грейс «[ему] абсолютно не по себе», он не знает, куда теперь податься, а его алкоголизм, который многим видится обаятельным, уже беспокоит Эми Гринберг.

— Поступай, как тебе кажется правильно, — бойко посоветовал я — рекомендация из эпохи, когда первый «Боинг Дримлайнер», еще летавший под американским флагом, поднялся с земли и прорезал свинцовое небо Сиэтла[82].

— Но уже никак не кажется правильно, — одернул он меня, лениво скользнув взглядом по компактной фигурке Юнис. Я налил ему побольше, водка выплеснулась через край на почерневшие от гриля пальцы. Я радовался, что Ной сегодня хотя бы не говорит о политике, — радовался и слегка удивлялся. Мы выпили, а проплывающий мимо косяк увлажнил наше настроение приятной зеленью; под роговицей у меня пульсировала опасность, однако в смысле привязанностей поле зрения оставалось ярким и ясным. Если Юнис и друзья останутся рядом на веки вечные, со мной ничего не случится.

Вилка звякнула по бокалу для шампанского — единственному непластмассовому у наших хозяев. Ной готовился толкать тщательно отрепетированную «экспромтную» речь. Вишну и Грейс стояли среди нас, и из меня хлестал безудержный поток симпатии и любви. Как прекрасна она была в своей заурядной белой крестьянской блузке и непрозрачных джинсах, эта добрая, неловкая гусыня, — а подле нее Вишну, чьи смуглые черты еще более осемитились под грузом подступающей ответственности (воистину наши две нации уникальным образом адаптированы к размножению) и чей гардероб стал скромнее, сдержаннее, молодежную ерунду «СОС Ху» сменили слаксы без роду и племени и фабричная футболка «Рубенштейну — медленная смерть». Грейс и Вишну, двое моих взрослых.

Ной заговорил; я думал, меня затошнит от его телеги, от ее поверхностности, от вечного слива, который Медийщики не умеют выключать, — но нет.

— Я люблю этого негри-тоса, — сказал Ной, указывая на Вишну, — и эту невесту негри-тоса, и я думаю, что они единственные люди, которые должны рожать, единственные птички, которые готовы откладывать яйца.

— Дело говоришь! — воззвали мы.

— Они одни до того уверены в себе, что ребенок, как бы ни сложилась жизнь, будет любим, защищен и окружен заботой. Потому что они добрые люди. Я знаю, так часто говорят — «Добрые они ребята, ё», — но это пластмассовая доброта, простая и легкодоступная «доброта», на какую способны мы все. Однако есть и другая, глубинная, какой уже нигде не сыскать. Последовательность. Изо дня в день. Двигаться дальше. Ценить, что имеешь. Ни за что не взорваться. И все это канализировать, всю эту злобу, эту невероятную злость на то, что случилось с нами как людьми, канализировать это хуй знает во что. Не подвергать этому детей, вот и все, что я скажу.

Юнис разглядывала Ноя потеплевшими глазами, машинально стиснув эппэрэт с пульсирующей «ПОПЫшностью». Я думал, Ной договорил, но теперь ему надлежало пошутить, дабы сбалансировать тот факт, что мы все любили Грейс и Вишну, однако бесконечно боялись за них и их созревающее двухмесячное предприятие, и Эми пришлось смеяться над Ноевыми шутками, а нам всем — последовать ее примеру и тоже засмеяться, и это нормально.

Ко мне вернулся косяк, протянутый изящной, незнакомой женской рукой, и я дернул. Накатило воспоминание о том, как лет, наверное, в четырнадцать я проходил мимо одной общаги Нью-йоркского универа на Первой или Второй авеню, многоцветного сгустка новостройки, у которой с крыш свисало что-то модерновое, похожее на куриные крылья, там у входа юно резвились нарядные девушки, и когда я проходил, они разом улыбнулись — не насмешливо, а просто потому, что я был нормальный с виду парень, и стоял сверкающий летний день, и все мы были живы. Помню, как я был счастлив (в тот же миг я решил поступать в Нью-йоркский), но, пройдя полквартала, сообразил, что однажды они умрут, и я умру, и этот конечный результат — небытие, исчезновение, незначительность всего в «долгосрочнейшей» перспективе — уже не даст мне покоя, уже не позволит бездумно радоваться счастью друзей, которые, подозревал я, в один прекрасный день у меня появятся, друзей, как вот эти люди, что празднуют будущее рождение, смеются и пьют, переходя в следующее поколение, и хранят в неприкосновенности свою общительность и порядочность, хотя с каждым годом немыслимое все ближе, все ближе бессонные часы, что начинаются в девять пополудни и заканчиваются в три часа ночи, эти пульсирующие и зудящие комарами часы ужаса. Сколь далеко я ушел от своих родителей, появившихся на свет в стране, выстроенной на трупах, сколь далеко ушел я от их бесконечной тревоги — ах, слепая удача! И однако же сколь малое расстояние я преодолел, удаляясь от них, сколь сильна моя неспособность поймать мгновение, обхватить Грейс за плечи и сказать: «Твое счастье — мое счастье».

«КризисНет»: Китайская инвестиционная корпорация выводит средства из казначейств США.

Я видел, как Вишну заморгал, вглядываясь в последние новости на наших эппэрэтах, а Кредиторы зашептались. Вишну обнял невесту и ладонью обхватил ее пока маленький живот. Мы вернулись к беседе — мы как раз смеялись над рассказом Ноя о первом годе Вишну в универе: его, деревенщину с севера штата, немножко переехал легкий грузовик, и Вишну госпитализировали с отпечатками покрышек на груди.

Две колонны вертолетов поломанным гусиным клином вытянулись где-то, по всей видимости, между Артур-Киллом и мостом Верразано. Мы отвлеклись от панегирика заплаканной Грейс — она говорила о том, сколько мы для нее значим и как она вообще ни о чем не беспокоится, пока у нее есть мы…

— Ебаный в рот, — сказали друг другу два Кредитора, и стаканы с «Короной» у них в руках ходили ходуном.