Белая масаи - Коринна Хофманн

В шесть утра, когда Напираи в очередной раз проснулась, в дверь постучали. Наверное, это пришел шериф, но после нашей размолвки мне уже не хотелось ехать в Маралал. Дверь открыл Лкетинга. На пороге стояли отец юноши и шериф. Пока я поспешно надевала юбку, мужчины на улице о чем-то оживленно спорили. Через полчаса муж и шериф вошли в наш дом. Мне было тяжело на них смотреть. Шериф передал мне извинение от юноши и его отца и сказал, что, если мы не поедем в Маралал, отец готов отдать нам пять коз. Я возразила, что это не значит, что моей жизни больше не будет угрожать опасность. Может, завтра или послезавтра юноша снова попытается меня убить, а в Маралале он сядет в тюрьму на два-три года.

Шериф перевел старику мои слова. Тот пообещал отправить юношу на некоторое время к родственникам. По моему требованию он поручился, что его сын больше никогда не подойдет к нашему дому ближе чем на сто пятьдесят метров. После того как шериф письменно зафиксировал этот договор, я согласилась. Лкетинга пошел со стариком за козами, чтобы забрать их прежде, чем они уйдут на пастбище.

Я обрадовалась, что он ушел, и в полдень пошла в миссию, чтобы показать пасторам дочку. Пастор Джулиани последний раз видел ее в Вамбе, а пастор Роберто вообще ее ни разу не видел. Они оба очень обрадовались моему приходу. Пастор Джулиани восторженно взял Напираи на руки, и она с любопытством разглядывала его белое лицо. Узнав, что мой муж ушел по делам, он пригласил меня на обед. Меня угостили домашними лепешками и салатом. Как же давно я не ела салат! Я чувствовала себя так, будто попала в страну чудес. За ужином Джулиани сказал, что собирается на три месяца уехать в Италию. Я радовалась за него, но оставаться без него здесь мне было очень грустно. Сколько раз он выручал нас из беды, как ангел-хранитель!

Мы как раз закончили ужин, как внезапно появился мой муж. Тотчас же возникло напряжение: «Коринна, почему ты ешь здесь, а не ждешь меня дома?» Он забрал Напираи и ушел. Я поблагодарила миссионеров за ужин и поспешила за Лкетингой. Напираи стала плакать. Когда мы пришли домой, муж отдал мне ее со словами: «Что ты сделала с моим ребенком? Теперь, когда я беру ее, она всегда плачет!» Вместо ответа я спросила, почему он так рано вернулся. Он усмехнулся: «Потому что я знаю, что, когда меня нет, ты ходишь к другим мужчинам!» Выведенная из себя постоянными упреками, я сказала, что он сошел с ума. «Почему ты говоришь мне, что я сумасшедший? Ты говоришь своему мужу, что он сумасшедший? Я больше не хочу тебя видеть!» – воскликнул он, схватил свои копья и вышел из дома. Окаменев, я осталась сидеть и не понимала, почему он постоянно обвиняет меня в изменах. Потому что у нас долго не было секса? Но я ведь не виновата в том, что сначала болела, а потом долго пробыла в Маралале! Кроме того, самбуру все равно не занимаются любовью во время беременности.

Наша любовь подвергалась все новым и новым испытаниям, так больше продолжаться не могло. В отчаянии я схватила Напираи и пошла к маме. Обливаясь слезами, я с горем пополам объяснила ей нашу ситуацию. Она была немногословна и только заметила, что, когда мужчины ревнуют, это нормально, просто не надо их слушать. Этот совет меня не утешил, и я разрыдалась еще сильнее. Мама стала ругать меня и сказала, что у меня нет повода для слез, ведь муж меня не бил. В этих словах я тоже не нашла утешения и разочарованно побрела домой.

Вечером ко мне заглянула соседка, жена ветеринара. Наверное, она слышала, как мы ссорились. Мы приготовили чай и немного поболтали. Она сказала, что воины очень ревнивы, но я не должна обзывать мужа сумасшедшим. Это очень опасно.

После ее ухода я почувствовала, что мы с Напираи очень одиноки. Я уже сутки ничего не ела, но, к счастью, у меня было много молока. В ту ночь муж домой не пришел. Я стала волноваться – а вдруг он меня действительно бросил? На следующее утро я чувствовала себя отвратительно и не вставала с постели. В полдень соседка снова ко мне заглянула. Увидев, в каком я состоянии, она сказала, что присмотрит за Напираи, и постирала все пеленки. Потом она принесла мясо и, использовав мой последний рис, приготовила мне еду. Ее помощь меня очень тронула. Впервые здесь родилась дружба, в которой помогала не я, мзунгу, а мне совершенно безвозмездно помогала подруга. Я мужественно съела всю тарелку. Она есть отказалась, сказав, что поела дома. Выполнив за меня всю работу, она ушла домой.

Вечером пришел Лкетинга и, не поздоровавшись со мной, принялся с мрачным видом осматривать комнаты. Я пыталась вести себя спокойно и предложила ему поесть. Он согласился. Это означало, что он останется дома. Я обрадовалась, и во мне родилась надежда. Но все сложилось иначе.

В восемь часов вечера у меня жутко разболелся желудок. Я лежала в постели, подтянув колени к подбородку: так мне становилось немного легче. Кормить грудью Напираи в таком положении было невозможно. Она лежала на руках у отца и плакала. На этот раз он проявил терпение и несколько часов подряд ходил взад-вперед по хижине, что-то тихо ей напевая. Она ненадолго успокаивалась, потом снова начинала кричать. В полночь мне стало так плохо, что меня вырвало. Вся еда вышла наружу, не переварившись. Меня рвало и рвало, и конца этому не было. Через некоторое время из меня стала извергаться лишь желтая жидкость. Весь пол был перепачкан, но убираться у меня не было сил. Меня знобило, и я не сомневалась, что у меня высокая температура.

Перепуганный Лкетинга побежал звать соседку, хотя было уже очень поздно. Она сразу пришла. Как ни в чем не бывало она вымыла пол и озабоченно спросила, не заболела ли я снова малярией. Я не знала и надеялась только, что меня не заберут в больницу. Боль в животе стихла, и я опустила ноги. Теперь я была в состоянии покормить Напираи.

Соседка ушла, а муж заснул возле моей кровати на втором матрасе. Утром мне стало получше, и я выпила чай, который приготовил Лкетинга. Однако через полчаса чай фонтаном вылился обратно. Одновременно с этим в желудке снова начались дикие боли. Было так больно, что я сидела на корточках. Через некоторое время желудок немного успокоился, и я стала купать ребенка и стирать пеленки. Через несколько минут я уже едва стояла на ногах, хотя у меня ничего не болело и не было температуры. Озноба тоже не было. Я сомневалась, что это малярия, и предполагала, что у меня расстройство желудка.

Следующие два дня каждая попытка что-то съесть или выпить оборачивалась жуткими мучениями. Боли стали острее и продолжительнее. Я ничего не ела, и мои груди стали сдуваться. На четвертый день я ослабла так, что не могла встать с постели. Соседка приходила каждый день и помогала всем, чем могла, но кормить ребенка грудью должна была я сама.

В тот день Лкетинга привел маму. Она осмотрела меня и стала давить на живот, что вызвало жуткую боль. Затем она указала на мои пожелтевшие глаза и заметила, что цвет лица у меня тоже странный. Она спросила, что я ела, но, кроме воды, в моем организме уже давно ничто не задерживалось. Напираи кричала и требовала грудь, но я не могла ее держать, потому что без посторонней помощи не могла подняться сама. Мама поднесла ее к моей обвисшей груди и держала, пока она не наелась. Я боялась, что у меня недостаточно молока, и с беспокойством думала, чем еще можно прокормить мою девочку. Мама не смогла определить, что это за болезнь и как ее лечить, и мы решили поехать в госпиталь в Вамбу.