Карантин - Сергей Малицкий

«Типичный ботаник-переросток, – определил себя в зеркале Павел. – Сидит на шее у родителей, амбиций и вожделения полные штаны, совести – ноль».

Высокие ботинки и бейсболка отправились в крепкий и удобный рюкзак. Там же нашли место две смены белья, носки, кое-какие медикаменты, моток альпинистской веревки, планшет с самыми необходимыми слесарными инструментами, скотч, новая ветровка из прочной ткани, новые джинсы, бутылка воды, дробовик и еще какая-то ерунда вроде нескольких плиток горького шоколада, спичек, соли, пары кусков мыла. Термос сменила толстая медная фольга.

– Теперь можно и в глушь, – пробормотал Павел, взвесил в руке грамотно уложенный багаж и определил, что уложился килограммов в десять. С таким рюкзачком можно было и побегать. Знать бы еще, куда бежать.

За час до встречи Павел прошел к шведскому супермаркету, оставил упакованный в полиэтиленовый пакет рюкзак, сумку и коричневую тубу, куда он поместил клинок, в гардеробной и поднялся в ресторан. От столика у огромного окна площадь-стоянка была видна как на ладони. Павел привычно похлопал по карманам, проверил документы, газоанализатор, нож. Сбруя для клинка почти не мешала – жаль, что скрыть под костюмом сам клинок было проблематично. Хотя вряд ли ему придется пофехтовать. Судя по всему, теперь по нему будут стрелять сразу. Он снял с плеча и положил на стол бинокль в мягком чехле, вдохнул запах жареной рыбы. Все-таки, если забыть о каких-то условностях и гурманских утонченностях, знатоком и ценителем которых был Дюков, ничто не могло сравниться с простой и правильной едой. Ну как, к примеру, с филе лосося. Жаль, конечно, что кофе у шведов оказался не самым лучшим, но кто ему мешал при необходимости вернуться в ресторанный дворик «МЕГИ»?

Павел вытащил из кармана пирамидку Алексея и поднес ее к глазам, чтобы рассмотреть лучше. Она была выточена из камня или отлита из какого-то пластика. Во всяком случае, грани не казались покрашенными. Пирамидка была сложена из треугольных призм. Углы граней сточились, словно брелок бултыхался полгода в поддоне с мелким гравием. Ушко для короткой белой цепочки крепилось к центру черной грани. Павел потеребил звенья – сплав показался ему незнакомым. Пригляделся к ушку. Оно было приварено или вплавлено в желтый стерженек, уходящий в глубь пирамидки. Павел попробовал его покачать, сдвинуть, стерженек щелкнул и повернулся на девяносто градусов. Обратно возвращаться он не захотел.

– Русские мастера – лучшие в мире, – прошептал Павел. – Секрет их преимущества в начальной стадии работы с незнакомым механизмом. Первым делом они его ломают. Отсюда и закалка, и смекалка. От дурости. Впрочем, вся страна так живет.

Он нащупал на груди Томкино украшение, вытянул его из ворота, повертел в руках исцарапанный диск. Немудрящий рисунок, отштампованный на металле едва различимыми линиями, теперь показался ему интересным. Особенно на фоне пирамиды. На одной стороне диска был изображен треугольник, вписанный в круг, на другой – большой треугольник, сложенный из четырех равносторонних маленьких.

– Геометрия, – пробормотал Павел и повертел украшение в руках. В нем ничто не поворачивалось и не щелкало.

Что-то привлекло его внимание за окном. Он протянул руку за биноклем, но, подумав, оставил его в чехле. Закрыл на мгновение глаза, потом медленно открыл их и окинул площадь взглядом сразу всю. Не метнулся взглядом от далеких дверей «Ашана» и подъездов «МЕГИ» до откосов МКАД, а захватил всю площадь целиком, не присматриваясь к деталям. Через пять минут он засек сразу с десяток опорных точек. Среди стоявших, едущих автомашин и движущихся фигурок людей взгляд выхватил неподвижные силуэты. Двое стояли на выезде у торца «Ашана». Двое переминались с ноги на ногу у выезда с погрузки к «ИКЕА». Двое болтались на развязке у кольцевой. Трое ворочали головами у центрального входа в «МЕГУ». Еще один сидел на скамье.

– Она не враг, – прошептал Павел.

«Наверное», – ответил кто-то у него внутри.

– Враги не просят о помощи и не сообщают, что они в беде.

«Конечно, если не хотят заманить в ловушку», – последовал ответ.

– Враги не обучают врагов своему языку.

«Если не хотят допрашивать пленника со всеми удобствами».

– Враги не снабжают врагов деньгами и одеждой.

«Не слишком большая плата за отнятую мастерскую, квартиру, машину, всю жизнь. К тому же в тюрьмах тоже кормят бесплатно».

– Враги не признаются в любви врагам.

«Наивный юноша».

– Враги не рожают добровольно детей от врагов.

«Считай это хитрым способом получения генетического материала».

Человек на скамейке шевельнулся. Павел поднес бинокль к глазам. Это был Жора. Он сидел подняв воротник пиджака, и, не глядя в сторону Павла, что-то говорил в микрофон. Левую руку он держал перед собой ладонью вниз, а на правой показывал два пальца.

«Будут брать одновременно двоих, – почти безразлично подумал Павел. – Ждут майора. Осталось полчаса. Интересно, вычислили меня уже или нет? На крыше, очевидно, снайпер. Может быть, не один».

Усталость навалилась, не давая вздохнуть. Веки отяжелели. Павел откинулся назад, прислонился головой к алюминиевой раме огромного окна. Скорее бы зима, чтобы схватывало морозцем за щеки. Чтобы дыхание теснило пространство паром. Чтобы пришла свежесть. Чтобы спать до рассвета. Долго.

Сны были долгими. Такими долгими, что по утрам Пашка чувствовал усталость от снов, которая, конечно, тут же рассеивалась, стоило выскочить из дома, прошлепать босыми ногами по ступенькам крыльца, ступить на холодную землю, перебежать улицу и через прогон, огородами спуститься к Клязьме и спрыгнуть с серого деревянного мостика в прозрачную воду.

– Пашка! – кричала на всю улицу бабушка. – Опять на речку побежал! Утонешь же, сорванец! Куда ж ты без пригляду?

А Пашка уже опять выползал на мостик, скатывал с ягодиц на колени черные сатиновые трусы, скручивал их тут же жгутом, не снимая, выжимал, натягивал и бежал обратно, зная, что не будет ни ругани, ни подзатыльника, ни крапивы по голым ляжкам. Да и что там, в Клязьме, у мостика – в самом глубоком месте по пояс, встанешь на коричневый песок, замрешь, и через минуту толстые и жирные пескари начинают пощипывать пальцы. Подумаешь, искупался. Да он зимой из проруби пил. Мог бы и искупаться, если бы не боялся, что затянет под лед. Нет, болел, конечно, но что его болезни? В обед насморк и кашель, в ужин горячий лоб и пот, ночью слабость, а утром – хоть опять беги на Клязьму.

– Вот ведь вражья порода, – кривили губы бабкины соседки. – Никакая зараза постреленка не берет! Нюрка! Твой довесок опять морковку прямо из грядки в рот совал! Подожди, подцепит глистов – намаешься в задницу чеснок пихать.

– Я ее помыл в бочке, – бурчал Пашка, тут же вспоминал, что вода в бочке зеленая и тухлая, и торопливо добавлял: – И вытирал! Об штаны! Почему вражья порода, бабуль? Это они про меня?

– Про папку твоего, – хмурилась бабка. – Знамо дело, и про тебя. Ты ж его отросток?