Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мераб Константинович Мамардашвили

вещь, предполагает — раз я уже употребляю слово «усилие» — интенсивность, а интенсивность есть качество, действенность, — она должна быть. Быть или не быть — это однократно, далее неделимо, и это конечный пункт в нашем движении объяснения. Мир в этом смысле у Аристотеля как бы состоит из совокупности таких субстанциональных точек, или качеств, действенностей. Потом уже, в Средние века, а может быть, уже и во времена Аристотеля, рядом с Аристотелем, спекулятивный ход мысли, решающий проблемы, о которых я говорю, превратился в наглядно понятную, а потом отвергнутую, хотя и долго господствовавшую теорию, что есть качества вещей: теплота — это качество тел быть теплыми, им присуща теплота, снотворное — это вещество, которому присуща снотворная сила, и так далее. Так был понят Аристотель, и потом приходилось эти силы или качества устранять из научных построений.

Но в действительности, как мы видим, мысль-то несколько иная: качества есть точки, а не просто нечто существующее в отдельных вещах и являющееся их качествами. И уже понимание вещей, рассуждение о них зависит от ссылки, апелляции к действенностям, которые являются конечным, или окончательным, последним условием вообще какого-либо появления, рождения, существования и так далее. Понятие действенности (или качества, или деятельности) у Аристотеля-назывателя появляется как продукт движения его мысли в осмыслении, обдумывании центра сферы, который везде, и ее периферии, которая нигде, то есть он продумывает основной парадокс, ощущаемый греками, парадокс подвешенного движения мысли, — а оно подвешено, потому что впереди из содержания мысли ничего не вытечет. Есть подвешенность, и тем не менее мысль случается, бывает (так же как мы не всегда рассеиваемся, мы иногда и сосредоточены), и, чтобы это было, там, впереди, будет центр, который, как известно, везде.

Обдумывая это, Аристотель одну сторону этой сферы называет формой, память еще об одном шаге своего обдумывания он оставит нам в названии «действенность», «качество». Вот в каком контексте стоит появление и откуда берутся все эти термины и понятия, — они все могут быть взяты и рассмотрены как единое движение мысли Аристотеля в обдумывании основного и решающего парадокса античного мышления.

Аристотелевские качества, будучи интенсивностями, или действенностями, очень странным, но логичным для Аристотеля и вообще для самой сути проблемы образом соединены с идеей формы. Вообще, в античном мышлении среди многих его дилемм была еще одна, возникшая между следующими двумя вещами. Из демокритовского атомизма вытекала попытка (хотя замысел самого атомизма был несколько иной) объяснять разные явления мира из сочетания частей, из которых составлено явление или тело: взаимодействие элементов, на которые раскладывается тело или явление, объясняет видимые нам явления. Скажем, античная медицина во многом была основана на таком подходе к физиологическим проявлениям человеческого организма: механизм раскладывался на отдельные элементы, или части, а само явление объяснялось некоторым взаимодействием между частями. Аристотель же сформулировал другую дилемму. Он обратил внимание на следующее: есть вещи, которые невыводимы и не могут быть объяснены никаким взаимодействием частей и элементов, то есть частей и элементов, которые предполагаются существующими, — они (части) вступают в какие-то взаимодействия, соединяются, распадаются и так далее, и описанием распада, соединения и разных комбинаций можно объяснить наблюдаемое явление, но для этого части должны существовать. Хорошо, говорит на это Аристотель, но каким же образом человек, у которого нет руки (она отрублена), передает ее своему потомству, рождая не одноруких детей? Как разлагать это на части? Ведь есть еще феномен упорядоченности, или организации, называемый Аристотелем формой. Это организация, которая сама не может быть взята в качестве реально существующей части, или элемента. И это факт, который (…).

Основная мысль Аристотеля во всем кручении этих понятий состоит в том, что то, что мы называем бытием и к чему прилагается термин «бытие», — это нечто индивидуально, [оно] есть далее неразложимый лик (на обычном языке это можно так назвать). И сущностью Аристотель называет прежде всего то, что относится к бытию и является чем-то само по себе, — это нечто, что из самого себя. Скажем, вы рождены своими родителями, но то, что вы — это вы, далее не сводимо ни к чему, в том числе к вашим родителям. Вы существуете как индивид. Прорабатывая дальше эту мысль, Аристотель говорит, что сущность, или индивид, есть нечто, о чем сказывается нечто другое, а само оно не сказывается ни о чем другом, или не является предикатом ничего другого. Сущность — это то, о чем мы вырабатываем предикаты, а само оно не является предикатом чего-либо другого, оно существует через самое себя в этом смысле слова и пониматься должно через самое себя. Так же мы говорим о «есть»: оно есть само через себя, и оно же конечный пункт нашего понимания. В нашем понимании мы должны приходить к тому, что ни о чем другом не сказывается, или само сказывается, само о себе сказывается, и, сказавшись само по себе, или о самом себе, оно индивидуально. Оно же действенность. Но мы можем говорить об этой действенности, имея в виду энергетическую сторону дела (интенсивность), а можем говорить о ней, о действенности, имея в виду материально неопределимую, или неуловимую, организацию, порядок.

Как бы мы ни раскладывали человеческое тело на части и ни объясняли какие-то качества, свойства взаимодействием частей, все равно есть нечто, неразложимое на взаимодействие частей, и это нечто называется формой. Ведь ребенок вырастает, руководимый формой взрослого: она как бы вытягивает из ребенка то, чем он станет. Так же как центр — впереди, и если впереди его нет, то все рассеивается, распадается и ничего не будет. Действует он самим фактом «есть», но этот факт «есть» может быть взят со стороны действенности, или со стороны его упорядочивающей, следовательно, формальной способности, несводимой к взаимодействию частей, на которые можно разложить явление или предмет, и тем самым [как факт,] характеризуемый однократностью, и так далее.

Следовательно, Аристотель как бы формулирует следующий принцип познания нами мира. Мы можем познавать мир, явления и предметы в нем, если мы сможем разложить эти предметы на такие конечные элементы, которые есть сами через себя. В своем разложении вещей мы не то что должны доходить до каких-то элементов, или частиц (которые были бы столь же материальны, как и сами предметы, но просто, скажем, были бы невидимы, как атомы, и потом из взаимодействия тех частей, на которые мы разложили тело, или предмет, или явление, должны складывать само явление и тем самым объяснять его), — нет, конечными «элементами», или «частями» (уже в кавычках), являются сущности — то, что есть не по отношению