Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945 - Питер Бамм

Капитан Финк фон Лабое! Вместе с ним я совершил первое в своей жизни морское путешествие. Наши пути с ним вновь пересекутся где-нибудь в портовой таверне в Антверпене или в Ла-Гуария.

Мы рассказывали друг другу сотни различных историй, которые неожиданно всплывали из самых потаенных уголков памяти. За короткое время все жизненные ценности изменились. Часы стали совершенно бесполезными, но каждый из нас натянул по две пары носков, один поверх другого. Мокасин показал нам, как еще и третью пару обернуть вокруг ноги; это помогало сохранить ноги в тепле, и, кроме того, еще одна пара оставалась про запас.

Необходимо было уничтожить все запасы водки; русским они не должны были достаться. Напившись, они могли натворить все, что угодно. Мы вылили сотню бутылок в раковину, которая находилась в бомбоубежище.

При входе туда мы закрепили большой плакат, на котором по-русски было написано «Госпиталь». По крайней мере, оставался хоть какой-то шанс, что они не станут поливать подвал из пулемета, перед тем как войти туда. Ранее один из госпиталей на некоторое время был захвачен русскими, и когда его удалось отбить обратно, то выяснилось, что с ранеными ничего плохого не случилось, но всех докторов они увели с собой. Нам рассказывали, что немецких докторов сразу же направляли в русские полевые госпиталяи, так как русские поняли, что при тех громадных потерях, которые они обычно несли, их собственные врачи не могли справиться с таким наплывом раненых.

На нашем попечении все еще оставалось двадцать раненых, в последнее время к нам почти не доставляли пациентов. Вряд ли перед нами оставались хоть какие-то боевые части. Во второй половине ночи мы погрузили наших раненых в машины скорой помощи, но водители смогли эвакуировать через порт Розенберга только двенадцать человек. Они привезли обратно восьмерых оставшихся, напрасно прождав в течение нескольких часов следующего транспортного судна в гавани. Причем все это время они находились под обстрелом. Восемь раненых: у нас было достаточно людей, чтобы унести их на носилках. Подбор персонала в нашем госпитале был просто великолепным. Ни о какой дисциплине даже речи не заходило, люди и так делали все, что было в их силах.

У меня и у Мокасина была румынская медаль, на которой имелась надпись «Крестовый поход против коммунизма», – ими нас наградил король Румынии. Мы никогда их не носили, и я вообще забыл о ней, но тут внезапно вспомнил. Выбросить медали! Но подобное решение показалось мне неверным, и я спросил Мокасина, что он об этом думает. Он ухмыльнулся:

– Не выбрасывать, а торжественно захоронить!.

Итак, по крайней мере, хоть эта проблема была решена.

На следующий день начался очень мощный артиллерийский обстрел, с которым мы ранее еще не сталкивались. Мы насчитали до 20 прямых попаданий в здание, и мы ожидали, что первые русские могут спуститься вниз по ступенькам нашего бомбоубежища в любой момент. Регау, которого трясла лихорадка, лежал в маленькой комнате на верхней койке, которые здесь были расположены в два яруса.

У нас все еще оставалась телефонная связь с внешним миром, и именно по телефону мы узнали, что русские предприняли крупное наступление на Хейлигенбейль после полудня, но оно было отбито. Это означало, что у нас в запасе оставалось, как минимум, 12, а может быть, и 24 часа.

Ночью пришел приказ, согласно которому все медики, имевшие квалификацию консультанта, могли покинуть Хейлигенбейль. Помимо Регау, который был главным психиатром группы армий, это также касалось главного хирурга группы армий и патологоанатома.

Я потряс Регау, чтобы разбудить его:

– Давай вставай. Ты можешь идти. Письменный приказ. Тебе зафрахтована каюта по правому борту на нижней палубе рейса Розенберг – Пиллау.

С большим трудом он спустился вниз с верхнего яруса и плюхнулся в кресло. Его веки закрывались сами собой, я пощупал у него пульс; температура была не менее 40 градусов по Цельсию. Он взглянул на меня:

– Мы так долго делили с тобой все беды и невзгоды, так что я не покину тебя и сейчас.

Я пытался переубедить его, но он оставался непреклонным.

Тем временем двое других офицеров уложили свои рюкзаки. С легким разочарованием я обратил внимание, что они заботятся о каких-то вещах в то время, когда они запросто могли расстаться с собственными жизнями. Один из них был блестящим хирургом в военной форме, а другой – блестящим патологоанатомом в военной форме. Но на самом деле никто из них не был настоящим военным.

Я опять подошел к Регау. Он сидел на столе, и Мокасин отпаивал его очень крепким кофе. Я начал ворчать на него:

– Ты что, собираешься позволить этим двум туристам отправиться прямо в лапы к русским! Они никогда сами не найдут дороги в гавань ночью, тем более под таким обстрелом. Только потому, что ты – лентяй!

Регау посмотрел на меня недовольно. Но я продолжал:

– Я хочу тебе сказать одну вещь, мой дорогой друг: если эти двое не доберутся до Пиллау, тебя будет мучить совесть до конца жизни.

По большей части это утверждение имело под собой реальные основания. На самом деле ни в коем случае нельзя было бросать на произвол судьбы ни хирурга, ни патологоанатома, ни один из них не нашел бы дороги, тем более под обстрелом.

Мы уже употребили «неприкосновенный запас» во время ужина. Регау поднялся, застегнул ремень, нахлобучил стальную каску. Мокасин засунул ему в карманы несколько пачек сигарет. Регау пожал мне руку:

– До скорой встречи, старый мерзавец! Будь осторожен!

Он исчез вместе с двумя консультантами во тьме ночи, озаряемой всполохами разрывов, и мы с Матиезеном остались одни.

На следующий день попытка штурма опять повторилась. Сразу же после полудня русские опять попытались атаковать город, но снова были отброшены. Русская пехота находилась на пределе сил, измотанная непрерывными боями, продолжавшимися в течение многих недель.

Ближе к вечеру стрельба немного утихла, и мы стали грузить оставшихся раненых на машины скорой помощи. Затем я доложил начальнику медицинской службы гарнизона, что госпиталь пуст. Эти два дня отсрочки, которые мы неожиданно получили благодаря стойкости немецких солдат, позволили наладить транспортное сообщение, и мы получили разрешение на эвакуацию.

Матиезен приготовил оборудование для временной операционной. Конечно, с ним мы не могли делать лапаротомию, но для ампутаций конечностей оно было вполне пригодно. Мы распределили это оборудование по рюкзакам наших людей, французских военнопленных и русских медсестер. Я приказал не брать с собой личные вещи, и в результате в рюкзаках даже осталось свободное место для лекарств, препаратов и бинтов. Вооруженные пулеметами и винтовками, которые в госпитале остались после раненых, мы стали покидать бывшее административное здание небольшими группами.

Пока мы вышли на дорогу, ведущую в сторону Розенберга, нам пришлось пробираться по неприветливой, изрытой воронками от снарядов местности, мимо разрушенных домов. Все было тихо. Наступило короткое затишье после того, как две атаки русских были отбиты, – по всей видимости, для Регау и его спутников было бы лучше, если бы они остались с нами. Однако они не вернулись обратно и, очевидно, либо погибли, либо все-таки добрались до Пиллау.