Из киевских воспоминаний (1917-1921 гг.) - Алексей Александрович Гольденвейзер

Я всегда вспоминаю об этих настроениях и мечтах по обе стороны границы, когда приходится слышать или читать о «взрыве русских патриотических чувств, вызванном интервенцией».

* * *

Хозяин (или вернее: пристанодержатель), у которого мы жили, представлял собой довольно любопытную фигуру. За несколько лет до войны, еще будучи холостяком, он эмигрировал в Америку и провел в одном городке Канады три года. На мой вопрос, чем он там занимался, наш хозяин ответил

— Я служил в «factory» и был там «инспектором над железными кроватями».

Это необыкновенное наименование он, по-видимому, перевел с какого-то английского фабричного термина; повторял он его весьма часто и с некоторой гордостью. Он успел приобрести в Канаде права гражданства и хранил теперь, как величайшую драгоценность, документы великобританского подданного, носящего его же англизированное имя. Несмотря на все эти успехи, его в конце концов потянуло обратно на родную Волынь. Он возвратился домой, женился, родил трех мальчиков и стал снова заниматься местечковой коммерцией.

По своей невольной близости с этой семьей, — мы жили в проходной столовой, а семейство хозяина занимало соседнюю комнату, — мы имели случай присмотреться к его теперешним занятиям. Хозяин водил знакомство с крестьянами из отошедших к Польше деревень, которые несколько раз в неделю наезжали сюда за покупками. Покупали они главным образом лошадей, а иногда и рогатый скот, уводя затем ближайшей ночью все вновь приобретенное через границу. И ни одна покупка не обходилась без «Иоселя», как называли нашего хозяина крестьяне.

Наблюдение за этой контрабандной торговлей само по себе не представляло особенного интереса. Но наше внимание было невольно приковано к каждому приезжавшему с той стороны границы мужику, потому что — как оказалось — с каждым из них могла быть связана наша собственная судьба.

Как мы узнали в первый же день, наезжавшие в местечко мужики-контрабандисты, в качестве подсобного промысла, перевозили в Польшу также «пассажиров». Как выяснилось, это и был единственный способ перебраться через границу, так как все жившие по русскую сторону возчики были в такой мере напуганы советскими скорпионами, что ни за какие деньги не решались заниматься переправкой выезжающих. Их соседи, оказавшиеся на польской стороне, были, естественно, гораздо смелее. Притом наиболее рискованным элементом этих операций была перевозка не людей, а товаров; в случае провала, товар, разумеется, конфисковывали и предприниматель терпел большой убыток. Наличность двух-трех пассажиров почти ничего не прибавляла к этому риску. Поэтому контрабандисты довольно охотно брали с собой, впридачу к лошадям и коровам, также и человеческую контрабанду.

Такова была установившаяся в наше время система переправы через границу. Неприятная сторона этого способа бегства состояла в том, что наша судьба оказывалась в полной зависимости от результата коммерческих операций мужиков. Сторгуется приезжий мужичок с Иоселем, купит лошадь — хорошо; не сторгуется — жди другого случая.

Наша немедленная отправка не лежала, по-видимому, в интересах нашего хозяина. Нам пришлось прождать две недели, пока, наконец, представился подходящий «случай». Несколько раз сделки по покупке лошадей не состоялись, и мужики уезжали в дурном настроении. Один раз произошла неприятность с продавцом контрабандных лошадей: у него сделали обыск и препроводили его в «особый отдел», требуя выдачи «такеров», полученных за проданный товар. Был, наконец, случай, когда все, казалось, было в полном порядке: лошади куплены, Иосель удовлетворён, мужики в хорошем расположении. Но, на несчастье, во всем местечке нельзя было достать воза с драбинками[155], чтобы посадить нас и увезти через границу. И вот пришлось опять оставаться на месте и выжидать.

Признаться, я до этого дня вообще не знал, что значит слово «драбинки», и, во всяком случае, мне никогда не приходило в голову, что этот предмет будет играть какую-либо роль в моей жизни…

* * *

Наконец пришел долгожданный день.

Нам сообщили, что мужик из находящейся по ту сторону деревни приехал со своим возом на русскую территорию, на которой он намерен произвести большую коммерческую операцию. Он закупает лошадей, коров, кожи — и готов присоединить к сему также и нас. Товар уже закуплен и находится где-то в лесу, верстах в восьми от местечка. Туда же должны перед вечером отправиться и мы, чтобы затем ночью перейти через границу.

Мужика — звали его Захарко — нам аттестовали как «первого ризиканта на деревне». Ездит, мол, каждую неделю за закупкой, ничего не боится и еще ни разу не попадался. Обладает двойным подданством, так как числился недавно у большевиков при каких-то земляных работах и имеет соответственное удостоверение от Советской власти; в то же время вместе со своей родной деревней отошел теперь к Польше. Может, таким образом, предъявлять в пределах России один паспорт, в пределах Польши — другой.

По всем этим данным Захарко был контрабандист божьей милостью. В нашем деле он сейчас же и показал себя отчаянным «ризикантом». Самый трудный и опасный момент во всем нашем предприятии был выезд из местечка. Встретить или не встретить стражу в лесу — дело случая. Но передвигаться с вещами по кишащему чекистскими элементами местечку, да еще по направлению к пограничному лесу — было чрезвычайно рискованно. Сначала у нас был выработан план идти пешком к условленной стоянке товара Захарки. Но план этот, после одной неудачной попытки, пришлось оставить. Тогда Захарко предложил взять быка за рога: он взялся проехать с возом через все местечко к домику дорожного мастера, где хранились наши вещи, нагрузить их там, а затем — в лес! Так мы и решили.

Распрощавшись с нашими хозяевами, я пошёл вперед к домику дорожного мастера, сел во дворе на лавке и стал ждать событий. Ждать пришлось довольно долго и наблюдения, которые я при этом делал, были крайне неутешительны. Оказалось, что целый ряд соседних домов занят красноармейцами, которые непрерывно шныряют по переулку в своих «буденовских» фуражках с хвостами на затылке. Дорога в лес, хотя не длинная, но лежит совершенно открыто. Едва ли, — думал я, — может наш отъезд пройти здесь незамеченным. Я ждал, сидя на скамейке, часа три и это, быть может, оказалось к лучшему. Постепенно красноармейцы утихомирились, по-видимому, занявшись чаепитием в своих реквизированных квартирах. Однако сумерки все не хотели начаться: дело было летом, да и часы наши были, по декрету, переставлены так далеко вперед, что никак нельзя было дождаться вечера.

Наконец, я увидел переходящую через рельсы фигуру жены, а вслед за ней на некотором расстоянии показался возок Захарки. Оп ехал быстро, не оглядываясь,