Блуд на крови - Валентин Лавров

Муж был покорен моими словами и тут же отправил текст телеграммы: «Чернильницу покупаю».

В тот же вечер с девятичасовым поездом Герман Григорьевич отправился в Белокаменную. Это, вы знаете, очень удобный поезд. Он проводит ночь в пути, а в Москву прибывает в начале одиннадцатого утра. Календарь мужа по сей день открыт на той страшной дате — двадцатого июня.

— Вы провожали мужа? — поинтересовался Соколов.

— Да, мы еще вместе немного посидели в его отдельном купе. У меня было очень тяжело на сердце: томило предчувствие недоброго. Я предложила: «Может, мне поехать с вами? Такое неожиданное и милое путешествие…» Муж улыбнулся: «Жаль, что эта мысль не пришла нам в головы прежде. Хотя я еду всего на день, завтра же в половине восьмого вечера отправлюсь обратно поездом номер шесть — скорым. И в десять часов десять минут утра вернусь в Питер. Так что не скучайте, а платой за разлуку станет чернильница императрицы…» Мы расцеловались, раздался звон колокола, поезд укатил.

— И вы мужа больше не видели? — Платон Сергеевич вопросительно взглянул на баронессу.

Та отрицательно покачала головой, и ее серые, чуть выпуклые глаза наполнились слезами.

— Увы, сердце меня не обмануло…

— У Гинкеля вы справлялись? — спросил сыщик.

— Да, еще двадцать четвертого июня, прождав более двух суток после предполагавшегося возвращения мужа, отправила в Москву телеграмму. Гинкель сначала телеграфно, а затем письмом сообщил, что муж совершил сделку и должен был еще двадцать первого числа сесть на поезд. Вот, пожалуйста, прочтите…

Вощинин пробежал глазами послание Гинкеля. Тот извещал: «Милостивая государыня Виктория Альбертовна! Утром отправил телеграмму, а теперь хочу известить Вас письмом, что Герман Григорьевич действительно заезжал по известному Вам делу утром 20 июня, пробыл около полутора часов. Он был здоров и очень радовался приобретению. Более того, сказал, что дела спешно требуют его в Санкт-Петербург и он намерен сегодня же отправиться вечерним скорым домой. Мы распростились, и я уже больше Германа Григорьевича не видел. Надеюсь, что с ним все благополучно. С большим почтением, Егор ГИНКЕЛЬ».

— Да-с… — Вощинин барабанил кончиками пальцев по крышке дубового стола, а это означало, что он пребывает в глубокой задумчивости.

Соколов протянул за письмом руку:

— Позвольте мне!

— Да, конечно! Но письмо не дает ни малейшей зацепки.

Соколов прочитал послание и положил его на стол:

— Как знать, Платон Сергеевич!

Баронесса нервно вскочила с кресла, с мольбой протянула руки к Вощинину:

— Платон Сергеевич, голубчик, только на вас надежда! Придумайте что-нибудь. Ведь порой удается распутывать такие хитроумные дела, газеты о них каждую неделю пишут.

Вощинин задумчиво почесал кончик мясистого носа и вновь повернулся к Соколову:

— Аполлинарий Николаевич, что ты думаешь об этом?

Соколов поднялся с кресла:

— Я спущусь в картотеку. Может, что-нибудь найду о Гинкеле.

— Думаю, что найдешь. Он лицо заметное и уважаемое.

Едва за Соколовым закрылась дверь, как Вощинин с удивлением воззрился на баронессу:

— Виктория Альбертовна, почему вы не обратились в полицию раньше? Ведь с момента исчезновения вашего супруга прошло две с половиной недели!

Баронесса опустила голову. Ее нежное личико заалело от смущения. Потом, взяв себя в руки, она холодным тоном произнесла:

— А вы, Платон Сергеевич, сами не догадываетесь, почему я не пришла в полицию прежде?

Вощинин мягко возразил:

— Нас никто не слышит, поэтому давайте будем откровенны. Я надеюсь, что ваш милый супруг жив-здоров, но чтобы убедиться в этом, следует поставить все точки над «i».

— Хорошо, — вздохнула баронесса, — будем ставить «точки». Вы помните события трехлетней давности? Муж поехал по делам в Варшаву всего лишь на неделю, а пропал дней на двадцать: ни слуху ни духу от него не было. Я пришла к вам, сделав официальное заявление, а на другой день получила от любезного супруга телеграмму аж из самой Ниццы: «Не волнуйтесь, скоро вернусь домой». Позже правда стала известна: на берег Лазурного моря он укатил не ради рыбалки, а ради юной модистки. Об этом узнал весь Петербург и потешался изрядно.

— Можете быть уверены, что из этого кабинета подобные сведения никогда не растекаются.

— Смею надеяться! Когда мой дорогой супруг, время от времени забывающий о таких понятиях, как честь семьи и верность жене, не вернулся вовремя домой и не водрузил на стол чернильницу, я полагала, что он вновь где-нибудь отдыхает в приятном женском обществе. И каждый день я с нетерпением ожидала если не его самого, то хотя бы известий. Увы, нет мужа, нет известий. Что делать?

Не успел Вощинин ответить, как распахнулась дверь и в кабинет вошел Соколов. В руках он держал несколько бумаг размером чуть больше открыток.

Присутствующие с нетерпеливым любопытством повернули головы к полковнику. Соколов, устроившись поудобнее в кресле, начал читать:

— «Егор (Георгий) Александрович Гинкель, 1835 года рождения, уроженец города Москвы, православный, из мещан. Проживает: Сретенские ворота, дом Дедова. С 1865 года содержит оружейную мастерскую для починки и переделки оружия. С 1876 года является владельцем магазина по оптовой и розничной продаже ружей, револьверов, охотничьих принадлежностей, а также имеет лицензию на продажу пороха. Поставщик Императорского общества правильной охоты и его Новгородско-Тверского отдела. Магазин работает под вывеской „Диана“. Продукцию получает согласно контрактам от германской фирмы „Зауэр и сын“ в Зуле со стволами из стали Круппа. Оборотный капитал за 1899 год 727 541 рубль 79 копеек. Вдов. Детей не имеет. Адрес магазина: Москва, Театральный проезд, дом Блохиной».

И вот еще небольшие по объему, но весьма любопытные оперативные сведения, — хитро прищурил глаз Соколов. — Читаю: «В 1866 году в октябре месяце Е.А. Гинкель привлекался к следствию в качестве подозреваемого в приобретении и хранении краденого оружия, носящего антикварный характер: двух кремневых однозарядных пистолетов с искровыми ударными замками конца XVII века германского производства. Следствие вел частный пристав Тверской части Гольм. За отсутствием веских доказательств дело было прекращено». Все!

Платон Сергеевич пружинисто поднялся с места и положил руку на плечо Соколову:

— Ну что? Репутация хороша, да все же с некоторым изъянцем. Ах, эти коллекционеры! Пусть память о моем предшественнике по этому служебному креслу — великом Путилине — вдохновляет тебя, Аполлинарий Николаевич. Сегодня же отправляйся к Гинкелю. Я сообщу о твоем приезде московским коллегам — помогут! Тем более что тебя там знают хорошо, уважают. — Вощинин повернулся к баронессе: — А вас, Виктория Альбертовна, попрошу подобрать одну из последних фотографий мужа.