Дневники: 1925–1930 - Вирджиния Вулф

но что читать дальше? Меня слишком долго окружали одни только романы. Было бы здорово избавиться от них; я бы читала английскую поэзию, французские мемуары; не взяться ли мне теперь за что-нибудь для книги, которая будет называться «Забытая жизнь»? А когда, интересно, я начну писать «Мотыльков»? Не раньше, чем эти насекомые сами меня подтолкнут. К тому же я не представляю, что выйдет – нечто совершенно новое, я полагаю. Но я всегда так говорю.

Очень веселое и активное лето. В прошлую среду ужинала у Кейнсов, где встретилась с лордом Гейджем – обнаружила, что он со своим плоским лицом и черкесской кровью более темпераментный, чем я ожидала[785]. Клайв же со своим спокойствием и снобизмом сбил его с толку. Мы говорили о короле, и он задел меня, сказав, что заметил странный факт: люди говорят с ним о короле. Всем, независимо от их социального класса, любопытно, что же ест король на ужин. А тут я, интеллектуалка, лезу с теми же вопросами. Еще был Рассел-Кук[786] со своей женой[787]; она мне понравилась, а его я возненавидела. В некоторых отношениях женщины гораздо лучше мужчин: они более естественные, колоритные, раскрепощенные. Он же оказался грубияном, честолюбцем, выскочкой – молодым человеком, который хочет казаться умным, воспитанным, активным и все такое прочее. Я вынуждена использовать этот оборот, поскольку мне нужно написать статью об Осборн, а здесь уже становится холодно.

24 сентября Вита и Вирджиния отплыли из Ньюхейвена, чтобы провести вместе неделю в Бургундии (их путешествие можно проследить по письмам Леонарду, см. ВВ-П-III, № 2926–2932), и вернулись в Англию 2 октября. 4 октября Вулфы поехали на Тависток-сквер, по дороге пообедав с Витой в Лонг-Барне. Роман “Орландо” вышел в свет 22 октября. 20 октября, взяв Ванессу и Анжелику, Вулфы отправились в Кембридж; они остановились на ночь у Пернель Стрэйчи, директрисы Ньюнем-колледжа, где вечером Вирджиния прочла свой доклад Обществу искусств; на следующий день она обедала с Дэди Райландсом в его комнатах в Кингс-колледже. На следующей неделе она снова поехала в Кембридж, на этот раз на поезде вместе с Витой, и выступила перед студенческим обществом Гертон-колледжа (26 октября). Тексты двух этих выступлений, посвященных теме “Женщины и художественная литература”, были дополнены и опубликованы год спустя под названием “Своя комната” (где званый обед миссис Райландс описан незабываемо, хотя и довольно экстравагантно).

27 октября, суббота.

Какой позор – упустить столько времени, да еще стоять на мосту и смотреть, как оно уходит. Вот только я не была спокойна, а носилась взад-вперед, раздраженно, взволнованно, беспокойно. А поток превратился в жуткий водоворот. Почему я говорю метафорами? Потому что уже давно ничего не писала.

«Орландо» опубликован. Мы с Витой съездили в Бургундию; так и не узнали друг о друге ничего нового. Время пролетело как одно мгновение. Однако я была рада снова увидеть Леонарда. Все ужасно бессвязно! С этого самого момента, то есть без восьми минут шесть вечера субботы, моя цель – снова достичь полной концентрации. Закончив писать здесь, я собираюсь открыть дневники Фанни Берни[788] и основательно поработать над статьей, о которой мне телеграфировала бедняжка мисс Маккей[789]. Я собираюсь читать и думать. Я бросила это занятие 24 сентября, когда отправилась во Францию. А по возвращении мы сразу же погрузились в лондонскую и издательскую жизнь. Я немного устала от «Орландо». Думаю, мне уже все равно, что о нем подумают люди. «Радость жизни в свершениях» – я, как обычно, убиваю цитату[790], но имею в виду, что меня волнует само написание, а не прочтение книги другими людьми. А поскольку я не могу писать, пока меня читают, я всегда немного взвинченная; не такая счастливая, как в своем уединении. То, как приняли мой роман, превзошло, что называется, все ожидания. Мы еще никогда столько не продавали в первую неделю – новый рекорд. Я довольно лениво купалась в похвалах, а потом Сквайр обругал меня в «Observer», но даже в прошлое воскресенье, когда я села и прочла его на заднем дворе под осыпающимися красными листьями, в их свете, я почувствовала, что мое самоуважение непоколебимо как скала. «Меня это не задевает», – сказала я себе; даже сейчас; и уж точно до самого вечера в тот день я была спокойна, равнодушна. А теперь Хью [Уолпол] опять разливает на меня елей в «Morning Post», да и Ребекка Уэст в своем стиле так трубит о похвале, что я немного чувствую себя глупенькой овечкой. Надеюсь, ничего подобного больше не будет[791].

Слава богу, на этом мой тяжкий труд над лекцией для женщин закончен. После выступления в Гертон-колледже я возвращалась под проливным дождем. Голодные, но отважные молодые женщины – вот мое впечатление. Умные, энергичные, бедные и обреченные стать толпой школьных учительниц. Я искренне пожелала им пить вино и иметь свою комнату. С какой стати, спрашивается, все великолепие, вся роскошь жизни должны доставаться Джулианам и Фрэнсисам, а не Фарам[792] и Томасам[793]? Хотя, возможно, Джулиан не очень-то и наслаждается этим. Мне порой кажется, что мир переменится. На мой взгляд, оснований для этого становится все больше. Но мне бы хотелось поближе и поглубже узнать жизнь. Иногда неплохо иметь дело с реальностью. От подобных вечерних выступлений у меня возникает ощущение покалывания и жизненной силы; все углы и шероховатости сглаживаются и подсвечиваются. Как мало значит человек, думаю я; как мало значит любой из нас; как стремительна, яростна, совершенна наша жизнь; и как эти тысячи людей гребут изо всех сил ради выживания. Я чувствовала себя пожилой и зрелой. А меня никто не уважал. Они были очень нетерпеливы, эгоистичны и не очень-то впечатлены возрастом и репутацией. Коридоры Гертон-колледжа похожи на своды какого-то жуткого высокого собора – длинные, бесконечные, холодные и блестящие, ибо в них горит свет. Готические комнаты с высокими потолками; акры ярко-коричневого дерева; тут и там фотографии.

А сегодня утром мы были в Тринити- и Кингс-колледжах. Теперь надо сосредоточиться на английской литературе – забыть о Мэри и Томе; о том, как мы ходили на чтение вслух[794]; о леди Кунард, Клайве, Нессе и «Колодце одиночества» [роман М.А.Р. Холл]. Но я, слава богу, возвращаюсь к писательству.

7 ноября, среда.

А теперь буду писать для собственного удовольствия…

Но эта фраза меня тормозит, ведь если писать исключительно ради удовольствия, то никогда не знаешь, что получится. Полагаю, традиция письма рушится, поэтому люди больше не пишут. У меня довольно сильно болит голова, и я плохо соображаю из-за снотворного. Это последствие (какова этимология данного слова? – похоже, Тренч[795], которого я