Призрак Адора - Том Шервуд

– Как ты здесь оказался? – изумлённо спросил я его.

Он помолчал, соображая, что означает моя вопросительная интонация, потом показал рукой.

– По крышам – и через окно?

Он кивнул. Поднялись по лестнице Готлиб и Нох, и наш странный японец, с выражением крайней брезгливости на лице, сообщил и для них:

– Ронин!

В течение нескольких минут Тай, с трудом подбирая непривычные, неродные ему английские и китайские слова, а также с помощью жестов рассказывал нам, что так его возмутило. Мы уяснили себе, что “ронин” – это самурай, потерявший своего господина.

Всю жизнь самурай служит господину, не имея ни дома, ни жены, ни детей. Он занимается лишь войной и подготовкой к войне. Он должен уметь растворяться в воздухе, проходить сквозь стены, взлетать выше деревьев – для того лишь, чтобы убить любого человека в любую минуту – если на то будет воля господина. А если господин умрёт – то самурай, чтобы не стать “ронином”, должен совершить свой последний, самый тяжёлый, и страшный, и немыслимый подвиг: сделать “сепуку”. То есть – взрезать собственный живот своим самурайским мечом – “катаной”. Тот, кто не сделал этого, смалодушничал, скрылся, остался жить – тот достоин самого низкого презрения. Омерзительней для самурая не может быть ничего.

Мы переглянулись: “ничего себе правило!”, но Тай продолжал о чём-то настойчиво говорить. Я замер, вытянув шею. Краем глаза заметил рядом в точно такой же позе Готлиба, – словно гончего пса, сделавшего “стойку” перед добычей. Тай говорил о светловолосом подростке пятнадцати лет, в ошейнике раба, гуляющем в сопровождении хозяина по ближайшему перекрёстку. Хозяин держал в руках конец длинной цепочки, прикованной вторым концом к ошейнику. Собственность, сохранность которой гарантирует Легион.

– Алле хагель!

Мы слетели вниз по застонавшим ступеням и бросились за нашим японцем к перекрёстку.

На перекрёстке было небольшое “вольное место”. Питейное заведение, из дверей которого доносились звон кружек и хохот, напротив – ряд торговых прилавков. Прилавки защищены от палящего солнца сплошным длинным навесом. А вот площадка для хранения “имущества” тех, кто отправился выпить стаканчик-другой, крыши не имела. На площадке, открытые полуденным палящим лучам, стояли пять или шесть рабов. Стояли вытянувшись, словно солдаты в строю, потому что от железного обруча на шее каждого тянулись вверх, к бревенчатому помосту, длинные тонкие цепи. Там, на помосте, сидел, скрестив ноги и прикрыв бритую голову небольшим четырёхугольным зонтом, неподвижный монах. Из массивного круглого бока бревна торчали небольшие кривые крючки. И на эти крючки были нанизаны цепи. Мы только ещё подходили к площадке с ужасным “имуществом”, и я не совсем понимал, что здесь такое. Всё разъяснил опередивший нас рослый, в дорогом одеянии, пират. Сопровождаемый ещё одним монахом, он подошёл к площадке, ткнул пальцем в живот одного из рабов. Несчастный отшатнулся, и тотчас звякнула и дёрнула его голову вверх до предела натянутая цепь. Пират захохотал. Монах, стоявший рядом с ним, что-то крикнул тому, кто был наверху. Тот отставил свой зонт, наклонился и снял с одного из крюков кончик цепи. Бросил его вниз. Пират подхватил его на лету, намотал на кулак и быстро зашагал вдоль по улице. Раб, с явным трудом передвигающий затёкшие ноги, с поспешностью двинулся следом.

Вдруг Готлиб спокойным, но каким-то довольным и даже радостным голосом проговорил:

– Хитро придумано. Надел вверху цепь на крючок – и гуляй. И никаких замков не нужно. Здравствуй, Эдди.

Я всмотрелся, всё ещё не понимая, и увидел. Ближний к нам раб-подросток был Эдд. Он поднял на нас равнодушные, замутнённые болью глаза.

– Готлиб! – я скрипнул зубами. – Принеси воды.

Он кивнул, бросился к дверям питейного заведения, а я подошёл, взял с двух сторон Эдда за плечи и, задрав голову вверх, крикнул:

– Сними цепь, сторож!

Мне тут же ответили. Но не сверху, с помоста. А возник вдруг рядом спокойный и грустный монах. Он сказал:

– Невозможно снять цепь, добрые люди. Это не ваше имущество.

– Мы знаем. Его увезли с целью получить выкуп. Мы сейчас же заплатим. Любую сумму. Снимите цепь. Или хотя бы ослабьте.

– Нельзя без хозяина.

– Так разыщи, приведи!

– Нельзя. Хозяин сам придёт, когда пожелает.

– Приведи! – я с тихим бешенством впился взглядом в его зрачки.

Так взглянул, что монаха даже качнуло. Но тут уже стало не до него. Прибежал Готлиб, принёс кружку с водой. Поднёс её Эдду ко рту. Бедный Малыш судорожно сделал глоток, но больше пролил: подтянутый кверху ошейник мешал двигать челюстью.

– Готлиб! – сказал я торопливо. – Мы когда бочонок сделали, ты инструменты сунул в карман. Напильник с собой?

Он сунул руку в карман, вытащил и протянул мне напильник. Придерживая металлический обруч левой рукой, я принялся точить соединявшую его края клёпку. Вдруг цепкие пальцы легли мне на локоть. Я повернул голову к монаху и тихо сказал:

– Убери руки. Не видишь – работаю!

И тут же забыл про него, потому что Малыш вдруг прохрипел:

– То-ом?..

– Молчи, Эдди. Не шевели головой. Потерпи ещё полминутки.

Клёпку я спилил, оставалось лишь развести концы ошейника.

– Томас! – тревожно выкрикнул Нох.

Одновременно с ним вскрикнул Готлиб. Я обернулся. Двое, в одинаковой тёмной одежде. В руках – то ли даги, то ли кинжалы. Длинные, острые. Готлиб, стремительно оборачивающийся к ним лицом, показал мне спину. Рубаха рассечена – на шее и между лопаток. Кровь торопливо выбирается из разреза. Тут же в поле взгляда попался монах.

– Эти люди берут не своё! – выкрикнул он, указующе вытянув палец.

– Стойте! – крикнул я что есть силы. – Я Томас Локк Лей! Сообщите Августу! Живо!

Но они, вскинув клинки над плечами, бросились к нам.

Такого я ещё не видел. Прыгнул навстречу к ним Тай, дёрнулся, уходя от ударов, подпрыгнул, как чёртик на ниточке. Нападавшие отлетели назад. Оба упали.

– Обойдёмся без крови! – вновь крикнул я. – Августу передайте!

(А сам расцепил-таки края ошейника.) Подскочил Нох, вылил полкружки воды Эдду на голову, остаток дал выпить.

– Давай, Эдди, давай, – приговаривал он, – приходи-ка в себя, бежать, видно, придётся…

А двое вскочили и, оценив противника, пошли на Тая с двух сторон. Он же не повернул к ним головы – ни влево, ни вправо. Смотрел прямо перед собой. Сдёрнул с шеи ягаровое ожерелье. Нападавшие прыгнули. Со звоном встретились их клинки в том точно месте, где за секунду до этого стоял маленький безоружный японец. А ещё через секунду Тай подходил уже к нам, протягивая мне и Готлибу острые даги-кинжалы. Их владельцы лежали, скорчившись, на земле.