Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

Войдя в переднюю клетушу, Галченя по лицам гостей увидел, что они ждали его. Растерявшись, Галченя остановился посреди клети, не зная, куда деваться дальше.

— Сядь. — Добыча указал ему на скамью и повторил, видя явную растерянность сына: — Сядь, говорю.

Галченя нерешительно присел на край лавки. Никогда еще ему не приходилось сидеть перед отцом и перед знатными гостями. Одолевая смущение, он внимательно смотрел то на отца, то на гостей. Такие же испытующе-внимательные взгляды встречал он в ответ. Просторная клетуша вдруг стала казаться тесной, словно под низкой кровлей повисло темное грозовое облако.

— А разговор у нас к тебе такой, — начал Добыча, поглядывая то на Галченю, то на купцов, словно ища у них подтверждения своим словам. То, что он от них услышал, поразило его, и он говорил медленно, не меньше стараясь уяснить эту мысль себе самому, чем сыну. — Люди сии хотят помочь избыть беду нашу окаянную, печенегов от города увести. Для того надумали они сговориться с ханским любимым сыном, дать ему подарки, чтоб он отца склонил увести орду под Киев. Да по-печенежски они не разумеют, и надобен им толмач, чтоб с печенегами сговориться. Вот они и надумали — лучше тебя не сыскать…

Добыча замолчал, выжидающе глядя на младшего сына. Сомневаясь, он не хотел в таком важном деле приказывать сыну, а впервые в жизни предоставил ему что-то решить за себя самому. А Галченя даже не сразу понял, чего от него хотят: его надломленные брови приподнялись, смуглое лицо выражало недоумение.

— Мне к печенегам идти? — переспросил он наконец. Произнесены были именно такие слова, но смысл их в голове не укладывался. — Толмачом?

— Вот-вот! — подтвердил Ярун, не сводивший с парня острых, как железные гвозди, глаз. — Ты их язык разумеешь, ты на них лицом походишь, тебе больше веры будет. И отцу спокойнее: уж сын-то его город ворогу не продаст.

В душе Ярун досадовал на их несообразительность и нерешительность, но уговаривал, стараясь ничем не выдать досады. Других помощников не найти, да и нельзя многим знать про такое дело.

А Добыча беспокоился: за время тяжбы с гончарами он не только тысяцкого, но и себя самого почти убедил, что любит Галченю не меньше других сыновей. Теперь ему вовсе не хотелось посылать сына на такое опасное дело, и чем ближе был окончательный уговор, тем больше не хотелось. Но он понимал, что иного выхода нет. Без толмача купцы даже не дойдут до Тоньюкука.

А Галченя молчал, брови его хмуро сдвинулись. Ему не нравились купцы и не нравился их замысел. Теперь он понимал, почему их так заботило его здоровье. Все-таки им оказался нужен провожатый, и гораздо дальше, чем он думал. Галченя хотел спросить, а знает ли об этом замысле тысяцкий, но и без вопроса понял по лицам гостей, что не знает. Да никогда тысяцкий и не согласится на такое дело — Белгород поставлен князем заслонять Киев от печенегов, а не натравливать их на стольный город.

Галченя не был подозрителен, но сейчас не мог отделаться от сомнения: а не хотят ли чужие купцы продать город печенегам? Сказать об этом вслух он не смел, но сомнения и подозрения достаточно ясно отражались на его лице. Добыча видел их и постарался рассеять тем самым, чем утешал себя самого.

— Ярун с тобой в ханский стан пойдет, а Борята у бискупа останется, — сказал он. — Такой меж нами уговор.

«В залог, стало быть», — подумал Галченя. Это немного успокоило его тревогу о судьбе города, но осветило ярче опасность для него самого. Еще дней десять назад Галченя едва ли стал бы себя жалеть — подумал бы разве что о матери, — но теперь все было иначе. «Живи, брате, сто лет — вольному чего не жить! » — вспомнилось ему пожелание Радчи. Наверное, любимого сына Радчу Добыча не послал бы к печенегам. Теперь только бы и жить, свободному, и видеть свободной свою мать, а рядом Живулю. А не будет его — кто поможет ей, кто защитит ее в холопской доле?

И отец, и гости видели на лице Галчени одолевавшие его сомнения. Брови его нахмурились, лицо стало упрямым — таким Добыча никогда его не видел. В душе Добычи возникло смутное чувство уважения — он всегда уважал сильных. Отнести это чувство к чумазому холопу было странно, но словно кто-то держал его могучей рукой за ворот, не давал орать или браниться. Борята хотел что-то сказать, но Добыча движением руки остановил его и поднялся.

— Идем, сыне. Выйдем-ка.

Галченя послушно поднялся и вышел за отцом в пристройку, где ждала его Живуля.

— Вот что я тебе скажу, — начал Добыча, остановившись над сидящей возле жернова девушкой и глядя на сына. — За работу и награда. Вернешься от печенегов — девку твою тебе подарю. Хочешь — у себя оставишь, хоть женись, хочешь — домой к родичам пустишь. Идет уговор?

Галченя помолчал. Ради этого можно на многое решиться. Добыча не был мудрецом, но здесь его, видно, небесные силы наставили, чем вернее подействовать на сына. Замеченная им привязанность Галчени к Живуле теперь оказалась кстати. Зная доброту и благодарный нрав сына, Добыча безошибочно угадал, что ради ее свободы он пойдет на все.

— А ну как не вернусь? — медленно спросил Галченя, в упор глядя на отца.

— А буде не вернешься, отпущу ее восвояси и долг с ее родичей сниму. И в том пусть Сварог-Отец и Огонь-Сварожич будут мне послухи. — Добыча взял в руку висевшее у него на поясе огниво.

Галченя перевел взгляд на Живулю. Не зная, какой разговор был в хозяйской клети, она не сразу поняла, о чем идет речь. Слова «вернешься от печенегов» поразили ее, как удар грома в ясный день.

Чтобы Галченя, едва оправившись от одной беды, попал в другую, в сотни крат страшнейшую, — и подумать нельзя! Чтобы из-за нее, такой простенькой, он, ее любимый, пошел на верную смерть — боги не должны этого допустить!

Не находя слов, глядя на Галченю огромными от растерянности и испуга глазами, Живуля заклинающе покачала головой, желая сказать одно: не ходи! Но Галченя лучше нее знал, что такое неволя. И ни за что не позволил бы любимой девушке — никакой девушке на свете! — повторить судьбу его матери.

— Ладно, — решительно сказал он, с непривычной твердостью глядя в глаза отцу. — Идет уговор. Пойду, куда посылаешь. Только и ты, батюшко, своей клятвы не забудь…

* * *

Уже совсем стемнело, когда Добыча и Галченя осторожно постучали в ворота епископского двора. Створка тут же приоткрылась, как бы сама собой, и пропустила их внутрь. За воротами стоял человек в черном долгополом одеянии, похожий на столп густой тьмы.

— Обождите здесь, — тихо сказал он, и по голосу Добыча и Галченя узнали Иоанна.

Его шаги чуть слышно прошуршали по мелкому, утоптанному песку епископского двора, проскрипели по ступенькам, стукнула дверь сеней. Добыча и Галченя ждали возле ворот. Они не разговаривали, но думали об одном и том же. Замочник уже и не надеялся на благополучный исход и неминуемо ожидал бед, моля богов только о том, чтобы беды эти были не слишком велики. Теперь он жалел, что согласился отпустить сына на такое опасное дело, и только данное епископу слово удерживало его от того, чтобы увести Галченю обратно домой. Какой полоумный, в самом деле, пошлет своего родного сына на верную гибель? Добыча жалел Галченю и уже не помнил тех доводов, которыми совсем недавно убедил себя помочь купцам, бранил себя за глупость. Не он, дескать, в печенежский стан пойдет! Да уж лучше бы сам, чем посылать сына, свою родную кровь!