Исправленная летопись. Книга 3. Пушки и колокола - Михаил Ремер

Монастырь изменился с тех пор, как в последний раз видел его Николай Сергеевич. Спокойней стал, что ли. Суета и гомон постоянно присутствовавших здесь мирских людей исчезла, и обитель погрузилась в тишину. Из того, что напоминало о присутствии здесь пришельца из грядущего, разве что были предбанники в кельях, огородец, еще Жданом возделываемый, да диковины, добравшиеся и до этого тихого места: тачки, которые здесь, собственно, и появились, трубы печные из келий, да приписанные Дмитрием Донским к монастырю смерды. В остальном все вернулось на круги своя, и посад, стряхнувший с себя суету и шум промышленного центра, вновь зажил привычной своею неторопливой жизнью.

– Вон и лазарет во славу Божию возведенный. – Радонежский кивнул в сторону широкого бревенчатого барака, с торчащими из крыши трубами печей. – Сюда со всех окрестностей хворые да пораненные стекаются. Кто Богу душу отдает да покаяние принимает перед смертью, кого выхаживаем да на все четыре стороны отпускаем, словом Божьим наставив напоследок. Кто и остается за хворыми следить, а кто, раскаявшись, здесь и монахом становится. Так, выходит, и свои души спасаем, и о рабах божьих печемся, послушания при хворых отрабатывая. Вон, молитвы воздав, еще один лазарет ставим, – Сергий кивком указал на два строящихся неподалеку бревенчатых сруба внушительных размеров.

– Сразу два?

– Один – лазарет, – важно отвечал старец, – другой – университет. Люд ученый вскорости прибывает, – Радонежский важно поднял палец. – Вот и решил Дмитрий Иванович с владыкой, что правильнее от сует подале их, да и так, чтобы от столицы не шибко далеко. Слова твои в душу запали, что Москве теперь за православие радеть. А про то еще, что на свой лад каждый Богу служит. Никуда так не годно. Отроков со всех окраин собираем да чину с науками священными знакомим. Так, Диавол чтобы души эти чистые не прибрал, да так, чтобы на места в Литовское княжество ушедшим кому встать было.

– Погоди, отче, – Булыцкий встряхнул головой. – Князь же под университет в Москве велел хоромы ставить?!

– Все во славу Божью, – Радонежский спокойно пожал плечами. – Мож, два университета желает, мож, еще подо что-то? Мне то неведомо.

– Во дела, – только и нашел что сказать гость.

– Дело ты, Никола, угодное Господу нашему сотворил, – улыбнулся старец.

– Одно, что ли, только? – подбоченившись, ухмыльнулся пришелец.

– Коли с гордынею, да хотя бы и с помыслами о корысти, так и ни одного! – гневно сверкнув глазами, отвечал старец.

– Прости, – опешил от такого поворота трудовик.

– Одною рукою спасаешь души, другою – губишь! – грозно добавил Сергий.

– Как же так-то? – пораженно пролепетал Николай Сергеевич.

– А так, что диковинами своими от Бога отворачиваешь! Вон, Ждан-то раньше днями в молитвах был. Смиренно Богу служил, а теперь и в церковь-то – бегом, да снова к грядкам твоим. Так, или чего не знаю я?! – насупился настоятель.

– Ну так, – помявшись, отвечал преподаватель.

– А Никодим да Лель?! Не слыхивал, думаешь? Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное! – грозно процитировал старик. – Вон, покуда милостыню просили, так и на волю Божию полагались всецело. Как при деле оказались, так и в гордыни грех впали, себя творцами возомнив! Так?!

– Ну, наверное… – сбитый с толку, промямлил в ответ мужчина.

– А потешники?! – гневно сотрясая бородой, продолжал старец. – Вон, пока рать на рать шли, так и судьбы свои, молитвы сотворив, воле высших сил вверяли! Оно где к Богу ближе?! Да там где смерти дыхание! А нонче что? Наука твоя ратная! Теперь не о промысле высшем дружинник думку ведет, а о том, как встать, да так, чтобы по науке. Теперь не о величии божьем мысли все, да о грехе смертоубийства. А ты к этому еще и пушки добавь, что боль да слезы сеют!!! Мало?! Или еще сказать?! – в упор на собеседника глядя, твердо продолжал старец.

– Довольно, отче, – замотал головой Булыцкий. – И так душа в сомнения скатилась.

– Судить – грех, – смягчился вдруг настоятель, – да только вижу я: от Бога ты мужик. Светлый, да без камня на ближнего своего. А раз так, то и Дьяволу добыча желанная. Ты не серчай, – улыбнулся старик, – на слова-то мои… Глаза открыть тебе желаю.

– Благодарю тебя, отче, – разом стушевался Николай Сергеевич. – Гнев то – грех. А если на человека святого – так и тем паче.

– Ты, Никола, как-то говаривал, что Богом себя человек возомнит в грядущем твоем.

– Было такое, – кивнул в ответ мужчина.

– Так вот ты, с диковинами своими, уклад с ног на голову меняешь. Тот, что испокон веков складывался отцами нашими да дедами. Оно ведь так?

– Мне-то почем знать? Мои отец с дедом по-иному жили, нежели мы сейчас с тобой. Беда какая в моих делах? Что творю я худого?

– Не так что? – усмехнувшись, отвечал Радонежский. – Вот рассуди, Никола: если вера святая поперву всего, так ведь и лад. Так и ни страху, и ни греха тебе. Оно, как Господу угодно, так тому и быть. Верно?

– Верно, – согласился Николай Сергеевич.

– А как раб себя хозяином возомнит, так что же выходит? По твоему ведь разумению, хозяин – тот, кто сам судьбу творит свою, верно? – Сергий испытующе поглядел на собеседника.

– Верно.

– А как ты судьбу творить можешь, не ведая, что там завтра сложится? А как ты судьбу свою творишь, ежели ни одного волоса на голове своей сделать белым или черным не можешь? Так получается, что, веру растеряв в промысел высший, взамен ничего и не берешь. Верою движимый – да не потеряет вовек! Животом понукаемый – за него да за мошну дрожать будет. Страх лишь перед неотвратимым у такого и останется… А где страх, там и грех.

– Грозны слова твои, отче, – надолго замолчав, проронил наконец Николай Сергеевич. – Да мудрости полны великой. Вот… – задумавшись, замолчал он, собираясь с мыслями. Старец не торопил и не перебивал, ожидая, когда гость заговорит. – Вот только как иначе-то быть?

– Хорош вопрос твой, – также помолчав, ответил Сергий. – Будь он до Тохтамыша, так и ответ был бы мой тебе: как есть пустить все. Да только переладилось оно все с тех пор.

– Ты как разумеешь: к добру то? Или к беде?

– Не к добру, – уверенно покачал головой настоятель. – Ох, не к добру. Пути Господни переменив, себя в грех гордыни ввел.

– А крови пролиться не дал?

– А перемерло сколько полоненных, кто считал? А Тохтамышевых посекли сколько? Крови, вишь, пролиться ежели суждено; прольется, да еще и сверх спросится. Дети мы божьи. Несмышленые. А ведь отроков нет-нет, да одергивать надобно бы. Ухи драть, чтобы не натворили чего, – старец замолчал, похоже, выговорившись. Притих и Булыцкий, не зная, что теперь и сказать, а тем паче делать. – Ты, Никола, после победы великой над Тохтамышем благословление мое получил на дела свои, – не спрашивая, прошептал священнослужитель. – Так и иди путем своим, а я помолюсь, чтобы Бог тебе глаза открыл да сердце любовью наполнил.