Звенья одной цепи - Вероника Иванова

Детство было счастливым. До того самого дня, когда дочь зажиточного торговца зерном вдруг перестала быть просто девушкой. Она очень боялась встречи с лекарем, но неудобства и странные ощущения становились всё невыносимее, всё более пугающими и в конце концов заставили набраться решимости: Оллис переступила порог родительского дома, чтобы больше никогда в него не вернуться.

Конечно, лекарю можно было заплатить за молчание. Но всеми деньгами в доме распоряжался отец, а он, к несчастью, был слишком набожен и, когда услышал нежданную весть, сутки напролёт стоял на коленях в кумирне, вознося хвалы и проливая слёзы благочестия. Ещё бы, ведь его девочку небожители избрали себе в услужение! Мог ли простой торговец мечтать о подобном счастье? К тому же Оллис была старшей наследницей, а сразу после неё в очереди за купеческим состоянием находился единокровный брат, и счастливое избавление от дочери не только возвышало семью Ори в глазах соседей, но и помогало сохранить деньги, которые неизбежно пришлось бы потратить на приданое.

Служки прибыли из ближайшего молельного дома едва ли не раньше, чем за ними отправили человека: появление двуединых среди людей было довольно редким событием, тем более далеко не все прибоженные спешили открыться перед окружающими. А в далёких селениях, затерянных в глуши провинций, и вовсе подчас лишали жизни детей, одновременно являвшихся и мальчиком и девочкой. Дабы те не гневили небожителей своим существованием. Так что Оллис хотя бы повезло остаться в живых. Но она и не мечтала о новой удаче, однажды спустившейся с ночного неба яркой синей звездой.

Прибоженные, что жили в соседних кельях, в большинстве своём не роптали на судьбу, а кое-кто и вовсе находил ниспосланную счастливым случаем двуединость хорошей возможностью для всяческих проделок и козней. Сама Оллис не могла понять, что хорошего в притворстве. Увидеть разочарованные, испуганные или злые глаза парня, рассчитывавшего на несколько минут удовольствия, а взамен получившего совсем иные чувства? Так для этого не надо обладать какой-то особенной плотью, вон сколько девиц с успехом проделывают подобные штуки. Правда, рискуют нарваться на грубость, а вот прибоженному не грозит ровным счётом ничего: обиженный проглотит обиду как миленький. Но всё равно — настолько ли весёлое это развлечение, чтобы посвящать ему многие часы, а потом взахлёб пересказывать всем подряд пережитые приключения?

Оллис не понимала своих соседок. Но чем дальше продвигалось время её жизни, тем больше она боялась стать такой же. Равнодушной, пресыщенной, презрительно взирающей на всех прочих людей и… одинокой. Одиночества Оллис боялась больше всего. Ещё несколько лет назад, казалось бы совсем недавно, она мечтала о большой семье с десятком детишек, не меньше, но мечты сгорели дотла в единое мгновение. Оллис ненавидела божественные изъяны своей плоти и, если бы хватило смелости, взялась бы за нож, только бы избавиться от мерзопакостных излишков. Но в то же время понимала: это не поможет стать тем, кем она хочет быть. Настоящей женщиной.

Забавы других прибоженных и их пустые разговоры не прельщали Оллис. А что ещё оставалось несчастной послушнице при храме? Только молитвы. И она молилась. Так истово, как только могла. Так проникновенно, что получила ответ на свои мольбы.

После полуночи храмовый зал закрывали, а сон всё не приходил, и Оллис отправилась бодрствовать на террасу, опоясывающую молельный дом, чтобы никто не слышал слов о сокровенном, но преступном для прибоженного желании. И всё же небо услышало. Правда, когда вместе с колючим холодком по телу синеватым огнём побежал от кончиков пальцев под кожей странный жар, молящаяся испугалась. А потом и вовсе потеряла сознание, почувствовав прикосновение раскалённой стали где-то внутри своего тела, немногим ниже живота…

Никто не заметил произошедшего на безлюдной террасе. Оллис пришла в себя спустя час, окоченевшая, испуганная и дрожащая как в лихорадке. Но едва пальцы нащупали место в котором вспыхнула боль, приведшая к беспамятству, все страхи исчезли, уступив место торжеству. Просьба, обращённая к небесам, исполнилась: девушка снова стала девушкой.

Правда, на следующий же день Оллис поняла: нужно бежать из молельного дома, и чем скорее, тем лучше, потому что обновлённая плоть требовала больших забот, нежели думалось раньше. Теперь каждый охранник, мимо которого девушка проходила, шествуя с другими прибоженными на Ккедневную молитву и обратно, вызывал до непонятности сладкое томление, неважно, старый он был или молодой. А самое странное, что она теперь явственно чувствовала на себе их взгляды. Одинаково страждущие.

Оллис не стала раздумывать долго. Выбрала среди охранников паренька, выросшего в бедной семье и призванного служить в уплату оброка, пару раз прошлась рядом, стрельнув глазами и невзначай коснувшись бедром, а потом рассказала почти не сочинённую историю. Мол, что её насильно отдали в молельный дом, чтобы лишить наследства, и она старалась смириться со своей участью, только ведь душе не прикажешь, а плоть… Плоть Оллис была ещё красноречивее. Паренёк не продержался и получаса, совершил грех, но стал чуть ли не счастливее самой соблазнительницы.

И вот сегодня заканчивался последний вечер заточения. Оллис окинула взглядом келью, где провела долгие пять лет, вознесла молитву Боженке в благодарность за то, что небожительница откликнулась на просьбу своей послушницы прежде, чем наступило совершеннолетие, а за ним и неминуемое посвящение. Закуталась в плащ, чтобы спрятать заметно округлившиеся формы, спустилась по лестнице, прошла через двор и очутилась у высоких дверей храмового зала.

Любовник уже ждал её, истомившийся от нетерпения. Оллис даже не знала его имени: пока была прибоженной, и не думала спрашивать, а потом стало как-то не до разговоров вовсе.

— Ты готова, любовь моя?

Она кивнула, но про себя отметила, что последнее слово неприятно кольнуло грудь изнутри. Почему же только «твоя» любовь, глупенький?

И сейчас…

— Вы хоть понимаете, чего хотите от меня?

Нери следовало бы вложить в этот возглас благородное негодование и высокомерную брезгливость, а получилось нечто вроде отчаянного всхлипа обиженного ребёнка. Но вопрос, который она задала, подоспел как раз вовремя.

Отчётливо понимаю, лисичка. Хочу расстегнуть пуговички на тугом лифе, медленно, одну за одной, и нырнуть в ложбинку на твоей высокой груди. Уверен, она там есть, ложбинка эта, уютная, прохладно-обжигающая, нежная, как…

— Вы меня слушаете?

— Разумеется, эрте. Со всем вниманием.

Хозяйка Блаженного Дола поджала губы, впрочем не ставшие от того менее пухлыми:

— Зачем вы притащили сюда этого…

Я оглянулся на юношу, тоскливо ожидавшего в конце зала решения своей судьбы.

— Он вам не нравится?

— Да какая разница, нравится или нет? — всплеснула руками Нери. — Почему он вообще находится здесь?

— Ему некуда было идти.

— Врёте!

Вру, конечно. Надо было отправить южанина восвояси ещё по выходе из ворот форта. Но уж больно жалкий у парня был вид, да и не горел он желанием уходить далеко от могил своих родственников.