Русские были и небылицы - Игорь Кузнецов

– А вот что. Открой подпол, полезай в него да возьми с собой нож.

Жуть меня взяла (рассказывает крестьянин), а все же полез. Вслед за мной и татарин. Влез и говорит:

– Копай здесь!

Стал я ножом ковырять землю в подполье, да вдруг нож и звякнул во что-то.

– Выкапывай, – говорит татарин.

Выкопал я ком глины, а из него торчит волос.

– Волос-то с погоста, – говорит татарин. – Разотри ком да пережарь. А когда пережаришь, снеси пепел в двенадцать часов на перекресток двух земель и брось его в речку, а оттуда иди не оглядывайся.

Сделал я все, как он сказал мне, бросил пыль, сам иду с ужасом, не оглядываюсь, а за мной вроде кто-то ползет, и цапает, и охает.

Так я и пришел домой. А с тех пор все на лад и пришло.

Бывают такие люди, нехорошие, которые рады спортить свадьбу. Когда мы в детстве бегали вокруг дома, где была свадьба (должны были везти невесту), подходит старушка и говорит нам:

– Деточки, киньте эту горошину в сани, где везут невесту! И приговорите: «Девять горошин, десятая невеста, лошади ни с места!»

И вы знаете, всю упряжь лошади перервали, не могли съездить! Пока дружка не догадался, не перевернул сани, все оттуль не вытряс, вымел метелочкой, ковер постелили (ну, половики, свои такие ковры с кисточками ткали). Сена вниз положил свежего.

Тогда запрягли, и лошади поехали. Вот какая сила бывает в этом! Не знаю, что такое.

Ну а про Обносьевну-то, Амосовну, и баить нечего! Покойница (не тем буде помянута) почудила на своем веку. Помнишь, как месяц-то скрала (забыл я, чья тогда свадьба-то была) да как енти-то дороги не нашли?!

Присушить, испортить ли кого – это ее дело. А на Святках-то, бывало, оборотится свиньею да за девками пыляет!

Умирала-то как: и рот-то скосоротит, и язык-то высунит, а все снохе-то кричит:

– Невеска! Невеска! На-ка тебе!

Все что-то отдавала – знать их, каянных-то (окаянных). Да уж как-то – не то подняли конек крыши у избы, – она окочурилась.

В трех верстах от Мещовска, близ селения Медведок, стоят два засохших дуба. Предание гласит, что сюда собираются со всех сторон колдуны, колдуницы и ведьмы для забав и игр.

Это высказала одна умиравшая старуха, которая слыла во всем околотке величайшей еретицей. Сказанные дубы получили такую крепость и силу, что ни один топор и ни одна пила не в состоянии отделить их от корня.

Они столь достопамятны в устах народа, что произошла от них бранная поговорка: «Що ты так зла, ай давно на Медведских дубах не была?»

Другодольные удельницы собой – черные, волосатые, голова растрепана, волосье распущено. Они преждевременно вынимают младенцев из утробы матерней, уродуют их и мучат родильниц.

Если поносная женщина спит навзничь, нараспашку, пояса нету, а случится на столе ножик, удельницы вынимают им младенца. Оттого рождают уродов, или женщина понесет, а живот окажется пустой.

По дороге из Космозера через гору в Фоймогубу есть ручей, доныне называемый Букин порог; от древности выходили отсюда удельницы и показывались на росстанях; волосы у них длинные, распущенные, все равно как у нынешних барышень, а сами – черные. Как поставили на росстанях кресты, они исчезли. У самого Букина порога стоит крест, поставлен лет пятьсот тому назад, толстый, с вырезью, и до второго пришествия хватит его.

Верят в вещиц или ведьм, которые будто бы вынимают ребят у беременных женщин, жарят их и едят, а на место ребенка кладут в брюхо женщины хлеб, голик или головяшку.

Счастлива та женщина, которой положат еще хлеб, – от хлеба она будет обыкновенно только добреть, но беда, если [положат] голик или головяшку, – женщина непременно должна известись.

Вещицы являются в виде сорок – в величину лукошка, садятся где-нибудь на крыше и щекочут. Если кому случится увидеть эту щекотунью, то следует только разорвать на себе рубашку, или разломить вилы, или переломить на колено лутошку, и тогда ведьма из оборотня падает к ногам обнаженная и просит помилованья – и в это время что угодно можно делать с ней.

Знаешь, лежит этак женщина-то в полночь, пробудилась, хвать – мужа-то уж на следку нет…

Смотрит: прилетели две вещицы, глядят на нее, а она на них. Хотела реветь, а не ревется; хотела соскочить, да не встается – и шевельнуться не может.

Вот вещицы подошли к ней, выняли ребенка из брюха, одна и говорит:

– Положим заместо ребенка голик!

А другая:

– Краюшку!

И давай спорить промежу собой. Оно, конечно, ладно, что та переговорила, положила краюшку. А сделайся-ка наоборот?

Одна беременная женщина слышит, как залетели в трубу две сороки, развели они на шестке огонек и стали вынимать из ее живота ребенка. Она все это видит и чувствует, но никак не может проснуться.

Ведьмы вынули у нее ребенка, положили в ее живот льдину, а ребенка сжарили тут же на шестке и съели.

Она могла рассказать об этом только утром, а через три дня умерла.

Ездил я в верховье Ингоды и остановился ночевать у одних казаков. Не успел я еще заснуть, как подходит ко мне хозяйка и слушает, сплю ли я. Я притворился спящим. Тогда она взяла свечку и спустилась в подполье.

Я ждал, когда она возвратится оттуда, но баба все не выходила. Тогда я стал будить ее мужа. Оказалось, что муж был ею усыплен, и мне с трудом удалось его разбудить. Спустились мы с ним в подполье, но бабы там не было. Перевернули корыто, которое лежало в подполье, и под ним нашли только платье хозяйки.

Когда мы вышли из подполья, то решили ждать возвращения ее. Через некоторое время слышим: стрекочет сорока, а немного погодя из подполья вышла хозяйка.

Тогда мы с хозяином снова спустились в подполье и нашли под корытом накидку с крыльями, а в квашне – мертвого ребенка. В сундуке же у нее нашли мы плеть и сковороду, принадлежности ведьмы.

По народному суеверию, кликушами бывают испорченные женщины, которые, приходя как бы в неистовство, говорят всякий вздор. Временами они кричат голосами разных животных и выкликают имя того, кто их испортил.