Страшная дорога свободной личности - Илья Росляков

class="p1">Характерно, что суды, работу которых сравнивает Антонович, не отличаются между собою по структуре. То есть дело не в том, что, к примеру, в католической части Речи Посполитой судьями были церковные лица, а в ее русских областях — светские, и они были облечены разным уровнем полномочий или руководствовались разными законоположениями. И там, и там речь идет об обычных светских судах. И, как видно из вышеприведенной цитаты, на обсуждаемые территории распространялось действие одного и того же законоположения. В чем же тогда дело? Продолжаю цитирование Антоновича.

«Причина относительной мягкости судебных приговоров всех судов, в особенности магистратских, лежала не столько в гуманном настроении судей, сколько в отсутствии тех демонологических понятий, которые вызвали на Западе жестокое преследование колдунов. Допуская возможность чародейного, таинственного влияния на бытовые, повседневные обстоятельства жизни, народный взгляд не искал начала этих влияний в сношениях со злым духом (здесь и далее выделено мною. — И. Р.); демонология не только не была развита как свод стройно развитой системы представлений, но, до самого конца ХVІІІ столетия, насколько можно судить по процессам, совсем не существовала в народном воображении, даже в виде неявного зародыша. Народный взгляд на чародейство был не демонологический, а исключительно пантеистический. Допуская существование в природе сил и законов, неведомых массе людей, народ полагал, что многие из этих законов известны личностям, тем или другим образом успевшим проникнуть в них или узнать их. Само по себе обладание тайною природы не представлялось, таким образом, делом греховным, противным учению религии. Если поднимался иск, то судьи не преследовали обвиняемого за самый факт обладания или употребления таинственного средства, а старались определить, употреблено ли оно было в пользу, или во вред другому лицу? И только во втором случае, рассматривая дело с точки зрения гражданского иска, соразмеряли наказание со степенью причиненного вреда».

Иными словами, спонтанное народное представление о проявлениях мистического в бытии в православной Руси в корне отличалось от соответствующего представления в Европе. Фактически речь идет о различном понимании природы. Связь чародеев, ведьм с природой, использование ими природной силы не вызывало сомнений ни там, ни там. Однако если на Западе такая взятая из природы сила считалась греховной и связывалась со злым духом, то в России природная сила понималась иначе. Антонович называет это понимание «пантеистическим». То есть русский народ видит в природе проявления божественного, неземного. Природа для него является в каком-то смысле храмом.

Магия же воспринимается как часть того, что творится внутри этого храма — в каком-то смысле это закономерная часть, ведь он густо населен сверхъестественными существами и силами — лесными духами, водяными, домовыми и другими. И судится творимая магия исключительно по значению ее последствий для практической материальной жизни. А на Западе в эпоху преследования ведьм человек жил в состоянии подозрения и страха перед мистической угрозой или нападением чуждой силы. Природа ощущалась им как лоно, из которого эта угроза исходила, женщина-ведьма — как носитель этой угрозы.

(Михаил Клодт. Колдунья. 1891)

В 1896 году выводы Антоновича подкрепил российский юрист Яков Канторович, написавший книгу о средневековом преследовании ведьм. Рассматривая российскую практику колдовских процессов в ее отличии от западной, он заключает:

«Колдовство играло лишь роль орудия для нанесения вреда другому, и вина обвиняемых вытекала не из греховного начала колдовства, а измерялась экономическим началом — степенью и количеством нанесенного ущерба… Судьи принимали к своему решению дела о колдовстве как частные случаи, и были чужды каких-либо фанатических представлений о необходимости искоренения колдовства во имя каких-либо общих демонологических понятий».

Юридически колдовство в России — орудие преступления наряду с другими, такими как вторжение на чужую территорию или оружие. Вопрос, что в результате было украдено и какой причинен вред чужой жизни.

Нельзя не упомянуть о масштабе практики преследования колдовства. В Европе, напомню еще раз, жертвы ее исчисляются десятками тысяч. В России же число таких процессов — это сотни, а число их казненных жертв — десятки человек. Конечно, население России на XVII век было меньше, чем население Европы. Но — в 10, максимум в 20 раз, а не на 2–3 порядка. При этом по степени погруженности общества в христианскую религиозность Россия точно не уступала Европе.

К сожалению, в современную эпоху эту тему развивают совсем немногие исследования. В советское время она плохо сочеталась с государственной идеологией, а в постсоветское время произошла деградация гуманитарной интеллигенции, обусловившая дефицит исследователей. На сегодняшний день приходится признать, что в США тема преследования колдовства на территории России едва ли не лучше проработана, чем у нас.

Интерес представляют выводы американского профессора Валери Кивельсон, которая изучает историю царской России в Мичиганском университете. Проанализировав несколько сотен записей дел о чародействе в России XVII века, Кивельсон пришла к выводам, которые можно считать дополняющими и развивающими заключения Антоновича и Канторовича. Она выделила три главных отличия российской и европейской практики в колдовских процессах. Первое из них — половой состав обвиняемых.

«Во-первых, и это самое поразительное, если на всем остальном христианском Западе, от Польши до Новой Англии, за небольшим исключением, подавляющим большинством обвиняемых в колдовстве были женщины, то в России соотношение полов было обратным. Мужчины составляли 75 % обвиняемых», — пишет Кивельсон.

Напомню, по подсчетам немецкого историка Герда Шверхоффа, сделанным им по результатам обзора исследований истории колдовских процессов в Европе, там женщины составляли четыре пятых (то есть 80 %) жертв процессов.

Одним из обоснований склонности женщин к установлению связи с темной силой в европейской демонологии и соответствующих теологических дискуссиях выступала их неконтролируемая похотливость. Дьявол сулил им сексуальное удовлетворение и тем обращал их в ряды ведьм. Ничего подобного в российских процессах или богословии не выявляется. Точно так же нет и указаний на слабый, иррациональный ум женщин как доказательство их восприимчивости к дьявольским козням, с которым мы встречались в «Молоте ведьм».

И здесь можно перейти ко второму отличию российской практики, выявляемому Кивельсон: в России вообще не было презумпции (то есть предположения, которое считается истинным, пока не доказано обратное) связи колдовства с дьяволом, демонической силой.

«Во-вторых, — пишет Кивельсон, — тогда как к XVI веку в большей части Западной и Центральной Европы и ко второй половине XVII века в скандинавских и балтийских землях на севере и в Новой Англии связь между колдовством и сатаной утвердилась как неоспоримая презумпция, всеохватывающая объяснительная модель для понимания жуткой эффективности магии, в России эта связь оставалась размытой, неразвитой и почти не применялась».

«Жуткая эффективность магии» объяснялась на Западе всемогущим мистическим ее источником, который связывался