Дорога сильных. На пороге мира - Анна Попова

А теперь пора уходить. Нет, она иногда думала, что будет после… когда освоятся, переедут в город, начнут новую жизнь — по-взрослому, всерьез. Но сейчас эта внезапность и спешка пугали. Словно… словно не просто так они уезжали, а удирали от какой-то опасности.

Грен Лусар ничего толком не сказал, кроме того, что надо собраться — сегодня, сейчас, — а утром пуститься в путь. Почему, зачем… он смотрел как-то особенно грозно, и расспрашивать не хотелось.

Не хотелось — ей. А Маргарите ни голос, пробирающий до мурашек, ни строгий взгляд не помешали спросить, уперев руки в бока:

— И что все это значит?

Маг лишь улыбнулся скупо и поманил девушку за собой. Развернулся, только полы плаща хлопнули, и ушел. А за ним увязалась Марго, и Пашка, и Лера, и Линда с Виктором, и кто-то еще из старших парней. Кто — Алина не разглядела, ее и остальных девчонок погнала в комнату Хильда. Собираться, как маг велел.

И уже перед отходом ко сну, после вечернего обмывания в низенькой темной бане, девушка видела, как грен Лусар закапывает что-то за учебным сараем. Гудел его голос, шевелились пальцы, сплетая заклинание, — и вместе с ними шевелилась земля: вспухала и словно бурлила, и объемный тюк тонул в ней, словно в болоте. А потом волны улеглись, и поверх проклюнулась трава. Дальше уже Алина не смотрела — грен Иртен шикнул на девушку, и она сбежала домой.

Дом.

Это место стало ей домом.

Пусть временным, не таким, как хотелось бы, но она привыкла к нему. Привыкла к жесткому соломенному матрасу и узнала, как лечь, чтобы было удобно. Научилась разводить огонь в очаге и готовить каши и супы, и маленькие пирожки с рыбой на открытом огне, получая от этого странное удовольствие. Она с закрытыми глазами обошла бы комнату, ни обо что не ударившись, и сказала, кто где спит.

Крепкие стены, высокий забор, лес на многие километры вокруг. Ты будто «в домике», и никто тут не найдет. Никто больше не тронет.

А теперь все закончится. Страшно ли ей? Еще как!

Алина вздохнула и повернулась на бок. На нее, не мигая, смотрели огромные глаза Мии.

— Хочешь, я помогу уснуть? — спросила девочка, протягивая ладонь.

Первым порывом было отказаться. Способности подруги… пугали.

Вот пылаешь ты от ярости или светишься от счастья, сгибаешься от горя или тоски… а она трогает за руку, смотрит в глаза — и эмоции гаснут, подергиваясь пылью, а то и вовсе меняются на что-то иное. И уже ты — будто бы не совсем ты, и сама себе не принадлежишь.

Сложно не испугаться.

— Извини, — прошептала девочка, прикусила губу и спрятала ладошку обратно под одеяло.

— Давай, — решилась Алина. — Пожалуйста.

Далеко тянуться не пришлось, они спали рядом, так близко, что матрасы почти соприкасались. Мия смотрела в глаза, и Алина чувствовала, как уплывает куда-то сознание. Стало так легко и спокойно, что она, улыбаясь, спросила:

— И как ты только это делаешь?

Но ответа уже не услышала.

Они ушли из деревни утром, сразу после завтрака. Местные провожали у ворот, кажется, выдыхая с облегчением. А они все шли и шли мимо. Два мага, ведьма, двадцать три гьярравара, три тиры, шесть лошадей и они — ребята из иного мира. Десять девушек и десять парней.

Глава 23

Мия

Мутить ее начало с вечера, и от ужина пришлось отказаться.

Давно, еще в прошлой жизни, такое случалось порой, и с качеством пищи это никак не было связано. Девочка никогда не стремилась в общество и всячески обходила стороной толпу, но иногда компания других людей становилась попросту невыносимой. Особенно пугали подростки, такие разные и шумные.

Эмоциональные до тошноты.

От волнения у нее потели руки и колотилось сердце, голова кружилась, а желудок, казалось, вывернется наружу при первой же попытке открыть рот и что-то сказать. «Панические атаки» — так называла это Марта Ивановна и призывала дышать размеренно и тихо.

У них с бабушкой всегда все было просто. Будь хорошей девочкой, учись «на отлично», уважай старших и себя. А все страхи и проблемы со сверстниками — от закомплексованности и лени. «Веди себя достойно», — слышала она не раз и лишь сильнее мечтала заползти в тихую темную норку, из которой ее никто бы не выкопал.

С животными всегда было проще, она понимала их и любила. Лошадей и собак — в особенности. Но дома питомцев заводить не разрешалось, а на ипподром ездили гораздо реже, чем хотелось. Бабушка считала, что двух-трех занятий в месяц вполне достаточно, а спорить с ней было некому. Ни злиться, ни обижаться на Марию Петровну, которую никто в здравом уме не назвал бы бабой Машей, девочка не могла. После смерти родителей та воспитывала ее, как умела. И не ее вина, что воспитание это не слишком-то подходило излишне чувствительной внучке.

В этом мире Мию накрывало реже, будто она, в условиях гораздо более суровых, нежели дома, «чувствительность» свою странным образом растеряла. Приступов почти не было, да и те, что случались, казались не столь явными, сглаженными.

А еще Тимур хорошо помогал. Как-то раз вышло, что именно он был рядом, когда ее накрыло. Когда сидела, будто пронзенная тревогой, распахнув рот и глаза, дышала мелко и быстро, и задыхалась, и никак не могла нормально вдохнуть. Она не хотела, чтобы кто-то видел ее такой, но успокоиться не получалось. А он… не отмахнулся, сделав вид, что ничего не происходит, не стал насмехаться. Помог. Сидел напротив, не отводя взгляда темных, почти черных, глаз, и держал ее дрожащие ладони в своих. Она не слышала ни мыслей его, ни настроений — вообще ничего. Лишь голос, спокойный и ровный, который убеждал: дыши, я рядом, все хорошо. И ей становилось лучше.

Но сейчас было не очень. Не полноценный приступ, нет — те давно не случались, но… муторно и тревожно.

Возможно, сказался слишком долгий день, в течение которого они шли, шли и снова шли, подгоняемые гьярраварами и все более явной тревогой. Возможно, общие настроения ребят — а она, когда не закрывалась, чувствовала их преотлично. Возможно, волнение собственное… но то, что она легко проделывала с остальными — приглушить родные эмоции, добавить умиротворение с капелькой сна — никак не получалось сделать с собой.

Промучившись несколько часов, Мия поднялась и выползла из палатки, пытаясь никого не задеть. Уже вновь светлело, ночь, такая короткая летом, сдавала позиции. Тело словно одеревенело от лежания на